Вернувшись в Санкт-Петербург к началу ноября 2021, редакторы «АБ» сразу же получили массу возможностей оценить нынешнее отношение к культуре. На 5-м культурологическом конгрессе, в котором мы участвовали, прозвучало мнение, что эпоха культа глобализма уже закончена и заменена новой эпохой признания необходимости внимания к разнообразным частным явлениям, к масштабу, на котором человек реально существует. Пересекалась тематика наших секций — о «культурных индустриях» и о «международных исследованиях и международном сотрудничестве в культуре», на которых были представлены наши соображения о «Культуре как модели и векторе эволюции» и о сохранении культурного наследия на примере работы над поэтическим архивом Анны Алексеевой (см., «На губах светящееся слово. А. Алексеева (1899-1945)» АБ 30).

Некоторые размышления по поводу секций: в каких-то докладах чувствовалась инерция соответствия старому миру, а в каких-то, наоборот, признание, что уже по необходимости идет новое время — для тех, как минимум, кто настроен истинно принадлежать культуре. Мало уповать на абстрактный глобализм, который снимает личную ответственность с отдельного человека за собственное развитие и оставляет в обществе пустоту, которая затем заполняется раздробленными интересами и ценностями.Силы структур, призванных на службу культуре, должны работать не на это.

Поэтому казалось естественным, что после конгресса осталось сильное желание продолжить беседу о культуре в еще более живом виде — тем более, что сам конгресс в последний момент был переведен в дистанционную форму. И действительно, весьма оживленный диалог состоялся 18-го ноября в нашей редакции на Апраксином переулке благодаря семинару Тамары Викторовны Партаненко о теории этногенеза Л.Н. Гумилева. Семинар стал удачным прецедентом деятельности нашего клуба «Буги-вуги?-ῥῆμα (рема)».

Буги-вуги — рок-н-ролльный термин, намекающий на активный взаимный обмен. Ῥῆμα — это термин из греческой философии, означающий действие высказывания. Последний термин нам предложил наш автор, философ Александр Львов, попытавшийся дать характеристику того, что происходит на наших семинарах. К концу вечера философ Андрей Паткуль посмотрел на часы и не мог поверить, что три часа, посвященных мероприятию, пролетели так незаметно. Да, участники вышли из-под воздействия времени. Как у профессиональных философов, так и у сторонников философии, представляющих другие специальности и жизненные уклады, по ходу события среди участников возникло именно то полифоническое состояние взаимодействия, о котором можно уверенно сказать, что да, здесь имело место Буги-вуги ῥῆμα.

Дополнительный интерес учатников семинара был вызван фактом личного знакомства Партаненко с Гумилевым, чьи лекции она неожиданно стала посещать, еще будучи студенткой на кафедре психологии. В итоге Партаненко перешла на философию и занялась изучением и применением теории Гумилева, прежде всего в области рассмотрения взаимоотношений между культурами. Хотя Партаненко стала успешным специалистом по теме русско-французских отношений, ее желание сделать Гумилева центральным источником в своей работе привело к трудным последствиям для ее академической карьеры, когда сам Гумилев был в опале.

Партаненко рассказала о причинах этой опалы, связанных с тем, что Гумилев соотносил эволюционные толчки человечества с влиянием космических излучений, в определенные моменты бьющих по земле, как хлыст. Из-за такого взгляда, неприемлемого для марксистко-материалистской интеллектуальной среды Советского Союза, Гумилев столкнулся с серьезными профессиональными ограничениями. Однако параллельно он добился большой популярности среди читателей за счет живого стиля и масштаба мировоззрения, сочетающего историю, географию, биологию, психологию и другие дисциплины.

Бывший ученик помнит Гумилева как блестящего лектора, который обходился без конспектов и который нехарактерным образом для советского времени задавал вопросы непосредственно студентам, интересуясь их мнениями. Такое его обращение к Партаненко, которое сначала ее смутило, в итоге способствовало ее увлечению его личностью и мыслью.

Посетивший семинар ученый Н. В. Серов тоже вспоминал личный контакт с Гумилевым на лекциях в 60-е. Гумилев произвел на него впечатление милейшего человека и запомнился своей готовностью говорить со студентами на равных. Серов, в итоге тоже занявшийся синкретической мыслью по-своему, успел написать статью, в которой сравнивает теорию Гумилева с философией Конфуция, устанавливая аналогию между понятием «биосферы» у Гумилева и «небом» у Конфуция.

Присутствующих на семинаре интересовал вопрос актуальности мысли Гумилева сегодня:

— Был ли Гумилев действительно впереди своего времени, как считает Партаненко, указывая на современные открытия о космосе?

— Или остается ли Гумилев анахронизмом прошлого, чьи мысли теперь никто не развивает?

— На основе каких сведений или влияний Гумилев построил свою теорию? Или же придумал он ее сам?

— Не являлось ли то, что Гумилев считал открытием, больше новым изложением мыслей об эволюции, характерных для века Дарвина, при включении других представлений о механизме «пассионарности», готовности к самопожертвованию, который он считал двигателем эволюции?

— Доказал ли Гумилев существование этого механизма в том виде, который он описывает, или зависит ли его система лишь от его личной интуиции?

— Не содержит ли его система произвольные искажения, даже если относиться к ее более космической части метафорично?

— Не слишком ли его теория отождествляет с эволюцией воинственность, меньше внимая другим проявлениям человеческой природы, например, в культуре, миротворчестве, диалоге?

— Существуют ли этносы на самом деле, как жесткие, неменяющиеся категории, если человек показывает свою способность свободно адаптироваться к новым геополитическим контекстам?

— Является ли склонность к адаптации приметой силы или слабости отдельного человека или этноса?

— Можно ли сравнить представления Гумилева об энергии этноса с тем, например, что говорил Макиавелли об энергии, присущей народу, которую «государь» вбирает в себя?

— Или же сила правителя — всегда иллюзорна по отношению к самому существенному фактору эволюционного состояния народа?

— Хвалебно ли стремление Гумилева мыслить в идеальных категориях, или обречено?

Все эти и многие другие вопросы, поднятые по ходу беседы, остаются открытыми для дальнейшего обсуждения.