Елку было не найти, только искусственные или связки веток. Но перед Новым годом на Садовой появился человек с красивыми настоящими деревьями, привезенными из Волосовской области. Выяснилось, что елочная ярмарка на Сенной закрыта из-за пандемии.

АБ выбрал небольшую елку с шишками и лишайником на стволе. Другая особенность — две ветки, сильно торчащих вперед, напоминая руки, протянутые для приношения и приятия даров.

Никого не пригласив на Новый год, мы приняли одного человека, которого не видели около 25 лет и который выразил желание присоединиться. Дмитрий Калашник — давний друг Майка Науменко. Как раз он научил Майка играть на гитаре. Они с Майком учились вместе в школе, любили Битлз вместе. Дмитрий даже получил музыкальное образование, пишет сочинения для фортепиано и голоса. Но в отличии от Майка он продолжал учиться. Стал лингвистом. Они с Майком ссорились о решении Майка бросить институт, но потом помирились. Дмитрий вспоминает, как отец Майка, преподаватель именно там, пытался восстановить положение сына. Апраксина вспоминает, что в то же время Майк, не желая ходить в институт, приходил к ней с утра каждый день и просто сидел до вечера. Потом шел в «Сайгон» или еще куда-то. «Вот как», удивляется Дмитрий.

Дмитрий — явно гость неслучайный, и он сам понимает, что это так. Лишнее тому подтверждение — он приехал по зеленой волне и смог поставить машину прямо у ворот.

Когда наступает полночь, Апраксина считает последние секунды Старого года. У других часы отстают. Свет от огней на елке оттеняет лица, обращенные в будущее. У Дмитрия послушное, внимательное выражение лица и чрезвычайно правильная стойка солдата. Есть чувство, что волна времени проходит по комнате, что почти видимая рука срывает корку уже прожитого. Бело-синий дух порхает в воздухе. «Вы чувствуете, как все изменилось? — спрашивает Апраксина. — Этот год абсолютно новый.»

Все чувствуют. «Я не служил в армии, но с военными общался много — говорит Дмитрий. — Военные очень умеют принят эффективные решения.» Потом он играет одну из своих композиций. Самую первую.

Слова, на английском, принадлежат Майку. Красивая мелодия. Сразу слышна эпоха, но больше всего это просто звук человека, пытающегося разобраться в прелестных тайнах бытия. «Я не знаю, какой ангел заставил Майка начать писать песни на русском —говорит он. — Я тогда сам начал интересоваться более сложной музыкой — Боуи, Йес, Джетро Талл. А Майк остался при своем: Лу Рид, Т. Рекс.»

Дмитрий вспоминает, что он сам сделал два музыкальных открытия раньше других в России: Элтон Джон и Мадонна. Элтона Джона он впервые услышал на волнах Радио Люксембурга, которые мог ловить поздней ночью. Поначалу фарцовщики, у которых он интересовался, даже не слыхали о том, кто такой Элтон Джон.

Вибрации композиции Дмитрия еще звучат, когда приходят следующие гости, тоже спонтанные, в три часа ночи. Владимир, одетый в шапку Санты Клауса с колокольчиком, предлагает толстый ананас. Марина расскладывает другие фрукты на этажерку с иконой и детской скрипкой. Инна располагается рядом с Дмитрием на кушетке, где он сразу начинает ей рассказывать о Майке и о своем довольно гневном отношении к книге Кушнира о Майке. Дмитрий, который дал интервью для книги, настаивал на праве проверки соответствующей части до публикации, предупредив Кушнира, что если там что-то не так, Кушнира может удивить степень недовольства Дмитрия. Но главное, чем недоволен Дмитрий, в книге не исправить: это сентиментальность, пафос, который скорее связан, как находит Дмитрий, с отношением Кушнира к самому себе. Автор остается чужим для культурной среды, за которую берется.

«Если перечислить все темы разговора, затронуты в эту ночь — потом вспоминает Апраксина, — то любой бы удивился. Я просто сидела и насыщалась.»

Гости сидят по полседьмого утра и даже тогда не спешат уйти. Чем позже, тем серьезнее темы. Инна, гемостазиолог, за последний год участвуя в создании госпиталей по всей России, отмечает особое человеческое отношение у русских реаниматологов. Она также рассказывает удивительную историю бурятского буддисткого ламы, ушедшего из мира в позе лотоса в двадцатые годы, но с тех пор оказавшегося нетленным, в глубокой медитации, и теперь устроенного для приема посетителей. В этом таинственном состоянии он продолжает давать бессловесный совет и благословения. От сообщения о запредельном явлении в уже запредельные часы новогодной ночи возникает ощущение астрального присутствия самого нетленного наставника среди гостей.

От собравшейся компании исходит дух настроенности на духовный поиск. Все словно мечтают убедиться окончательно, что они живые, что год действительно сменился, и что пережитое за прошедший год — не зря и не повторится. Соглашаясь, что важный опыт получен — в частности о ценности общения и физического пребывания в мире — начинают со страстью обсуждать культуру. Кто-то определяет культуру как хорошие манеры, а кому-то видится нечто большее: код памяти и традиций, или отражение субъективной реальности в целом. Речь заходит о культурной закодированности Петербурга, о семантике культуры — формальное определение, которое несколько смущает, но которое остается ценным, если не позволить реалиям, на которые указывают, лишиться живого содержания. Есть впечатление, что все чувствуют, что судьба культуры во многом зависит от того, насколько хорошо сумеют встретить этот Новый год.

«Известно, что состав населения Петербурга как минимум три раза изменился полностью, — говорит Дмитрий. — Сам город воспитывает новых людей.»

Это так. И в Новогоднюю ночь воспитательная работа шла полным ходом. И продолжается — хочется, чтоб весь год оказался по-хорошему рабочим!

Желаем Вам, нашим друзьям, прекрасного Нового года и нового счастья — и ждем нового сотрудничества в деле Блюзового воспитания.

— Джеймс Мантет, СПб, январь 2021