Предпасхальное дуновение.

Ответ А. Заверняеву.

Комментарии вскользь. Извлекая корень только из того, что относится к определенной богословско-сотериологической проблематике.

 

 Что ж, действительно, найти с помощью интеллекта и описать путь к вышеупомянутой черте или двери было моей задачей, как человека неверующего. Своё рассуждение я назвал пострелигиозным, но как постиндустриальное общество предполагает не отсутствие индустрии, а перенос центра активности от индустрии к работе с информацией, так и пострелигиозное сознание предполагает не отсутствие религии, но перенос внимания от ритуала и веры к пониманию.

 

Понимание в живительной стихии грамотной религиозности, включающей в себя, безусловно, и интеллектуальный элемент, не может быть и не является положительной практикой, если перед нами выбор между пониманием интеллектуальным и стремлением к стяжанию, к освоению глубинного содержимого осмысливаемого религиозного пути через погружение в таинства и обряды, т.е. через использование дара веры.

Хочу вам напомнить, что текст о Боге не есть сам Бог, поэтому понимать и осмысливать, опираясь только на текст, вы будете не саму конечную и желанную Цель, а лишь её икону. Такое представление — симулякр, далековато отстоящий от реальности.

Текст знакомит нас с понятиями характера первичного, но не онтологического. Текстом здесь называю письменный источник, из которого мы черпаем представления о желаемом предмете осмысления. Так вот, текст — это как если нас за руку подвели к фотографии, но не к самому её оригиналу. Слова Сам и Оригинал понимаемы в данном случае как имена личные с заглавных букв.

Таким образом, все сделанные выводы и «открытия» неизбежно оказываются ошибочными, или, как минимум, недостаточными для выполнения цели всякого размышления, заключающейся в получении результата, который можно было бы экзистенциально освоить. В нашем случае результатом размышлений о религиозном должно быть знакомство с первоисточником, вершиной и смыслом самой религии, которыми является Бог. А в этом процессе размышления и практика неразделимы. Одни рассуждения недостаточны. Вспомним знаменитое: «если дорога не ведёт к храму, то зачем она нужна?». В нашей дискуссии эта цитата мне кажется сверхактуальной.

Практическую сторону (обряды и таинства) невозможно перешагнуть и невозможно понять без погружения в её стихии. Почему? Потому что именно в практике мы достигаем соприкосновения в реальном ключе. Обряды и таинства — это окна, всегда открытые для целостного, глубинного восприятия Бога и всей онтологии в целом, то есть действительного, не условного и не ущемлённого их понимания.

Постиндустриальное общество как общество чистого определения на самом деле невозможно. По моему глубокому убеждению, это потому, что оно не может быть честным. Оно нуждается в производстве как основе движения. Информация не производит бытия. Она его симулирует. Информация помогает производству, даже в какой-то степени принимает участие в его создании. Но она — сопроводитель по призванию, а не действующее лицо. Только в одном случае информационный продукт есть всё — если ты порвал с миром и ушёл в горы воссоединиться с онтологией. Вспоминается знаменитое, по крайне мере в рамках Блюза: «Пишешь стихи‚ любишь выпить? Иди в горы‚ пей‚ что хочешь‚ и пиши стихи!» (см. «Бигсурский триптих с участием Керуака«, АБ 12).

То же с пострелигиозным мышлением. Даже ещё сильнее. Такового просто не может быть — в ещё большей степени, чем пострелигиозного общества, поскольку только «не хлебом единым» предполагает искомую вторичность честной и в остальном полезной индустрии со всем её окружающим и содержимым при абсолютном, беспрепятственном и практическом главенстве того, чему информационный продукт стал искажённым и обмирщённым отражением — духоносному гносису действующей религиозности — первенствующей из человеческих природ. В свете этого надо отметить, что не интеллект является местом ставки Бога на человека, а бездонная и неопределимая в математических границах и терминах этого мира прекрасная и пугающая, манящая и страшная собственная сердечная глубина. Для Бога недостаточно свободы человеческой: мыслю, значит свободен. Бог не мыслит свободу человека мыслями человека. Бог не мыслит, следовательно, блага человечества индустриально-информационным обществом любых формаций. Индустриально-информационное общество — это порождение человеческого мышления, интеллекта, мечты о свободе здесь и сейчас. А общество индустрии и информации, куда входят потребление, развлечение, комфорт, перемещение в пространстве, образование и прочее, одним словом, технология как главенствующее понятие — это всё, что может предложить себе человек, руководствуясь тем, что вы назвали инструментом Божиим — интеллектом. Круг замкнулся. Но Бог не живёт в замкнутых пространствах, он всего лишь присутствует, освящает, преображает — либо покидает их. Вспомним проклятую смоковницу … Чтобы перемещаться на запах по клетке, Богу не треба ноги. Следовательно, мыслить свободу как атрибут Бога человеку, обнажённому от иноприродного ему богоприсутствия, не впадая в радикальное заблуждение о предмете, просто не дано.

…..

Надо заметить, что называя свои записки богословскими — возможно, их следовало назвать философскими — я имел в виду не православное или христианское богословие, а некоторую более общечеловеческую категорию, сопряженную с предельными по важности для человека, и не только воцерковлённого, сотериологическими вопросами — ибо в падшем мире вопрос о спасении души является универсальным.

Диалог между верующими часто оказывался и оказывается короче, бессмысленнее и печальнее диалога с атеистами, которые часто не столько верят в отсутствие Бога, сколько не удовлетворены определением понятия.

Безусловно счастливым для человечества является тот факт, что нам не дано выбирать удовлетворительные понятия о Боге, чтобы приобщиться к Его спасительной мощи. Вдумайтесь. Если выбираем мы, то какой же Он Бог? Человек выбирает только то, что может контролировать — так людям нравится выбирать, я имею в виду… И если мы имеем роскошь, а мы её на самом деле имеем (и противоречия здесь нет), так сказать, пробовать на вкус понятия и имена Всевышнего Разума, познать и понять который в принципе невозможно никогда и никому, то возникает вопрос не столько к Богу, который нам никак не понравится то в холке, то прикусом и чем-то ещё, сколько к мыслителю. Учитывая вашу совершенно верную мысль о том, что «в падшем мире вопрос о спасении души является универсальным», мы приходим к несложному выводу о том, что мы априори падшие, падшие все, и нам всем нужно спасение, мы все его ищем на всех уровнях существования. Но совместимо ли искомое спасение с рыночным подходом относительно критериев Спасителя? Хотя в Евангелии есть притча, произнесённая устами Христа о том, что Царствие Небесное подобно драгоценной жемчужине, найдя которую купец продал всё, что имел, чтобы получить её одну. Однако универсальность принципа выбора здесь развенчивается уникальностью найденного сокровища, его единственности, воплощения конца поиска — удовлетворения ищущей мысли. Но если мысль не поймёт потребности в конечной остановке и не станет руководствоваться только этим, то она продолжит порочный круг самозаблуждений, основанный на маленькой свободе (мыслю — значит существую) и присущем ей самолюбовании. Падшее сознание не способно чётко отличить Врача от купившего диплом в метро скорописца! Бог опознается через канал внутренний, через разум живущей в нас богоподобной глубины, и таинство спасения (а спасение — это таинство, и наш поверхностный интеллект здесь есть только хронограф) воспринимается через дары и возможности веры. В этом новые горизонты и в практике, и в познании.

Выбирая Бога, мы не выбираем врача ноги или руки, мы выбираем Бога бытия! Врача самой длящейся и ни на секунду не прекращающейся жизни. Ни на секунду не прекращающейся даже после смерти. Поэтому земная мысль должна знать своё состояние, свои возможности, границы и объём. Мы выбираем иное — сверхбытие. Мы выбираем жизнь, в сравнении с которой наша теперешняя есть смерть, тёмное временное пятно. Быть падшим и найти спасение и Бога означает быть мёртвым и воскреснуть. Соответствующим образом можно судить о достоинстве и существенной ценности размышлений свободного интеллекта, обусловливающего свою свободу в том числе тем, чтобы не быть пойманным никаким строго каноническим описанием Божества.

Калейдоскоп религиозных концепций — это не ассортимент секулярной витрины, хотя таким он может казаться большинству, легкомысленно относящемуся к глубокой жизни в целом.

Апостол Павел недаром говорил, что всё, на что мы способны — это видеть как через тусклое стекло, или видеть отражение в грязном зеркале (переводится и так, и так), говоря как раз об умственных способностях как самостоятельном субъекте принятия жизненно важных решений. На что же способен позволяющий себе быть недовольным или довольным понятиями и определениями? Вспоминаются и слова Христа о слепом (вожатом), который ведёт слепого (последователя). Их совместное путешествие, каким бы захватывающим и продолжительным оно ни было, закономерно приводит в яму. Слепым вождём в данном случае можно считать интеллект, скользящий по поверхности рассматривания определений, а ведомым самого человека, доверяющего ему свою жизнь.

Любая фундаментальная религиозная сотериология предполагает и предлагает путь спасения для всех. Однако каждая осуществляет это только в случае перехода под её юрисдикцию. Любой универсальный всеспаситель предлагает чёткие игольные уши для желающего практически прикоснуться к спасению. «Познайте истину, и истина сделает вас свободными». Если мы уже мыслим свободу в мышлении самом по себе, то в чём же тогда познание и в чём же тогда свобода, наступающая после экзистенциального приобщения к познанию и не раньше? Нет всерелигии как продукта, есть всерелигия как альтернативное рынку информационных продуктов бытие.

…..

 Судя по тому, что пишет Алексей Апраксин, я не вполне объяснил своё основное положение: там, где есть свобода, там нет смерти — только трансформация (по удачному выражению Нины Хаген), и есть Бог, ибо без Бога и без бессмертной души нет свободы, нет в принципе, нет никакой свободы: ни свободы выбора, ни свободы слова, ни свободы желать или не желать, говорить или не говорить, делать или не делать — есть только бессмысленный механический процесс, в котором нет субъекта. Свобода — это (необходимый и неизбежный) атрибут для Бога и для субъекта — она не может быть дана, присвоена или получена; без свободы нет Бога по определению — несвободный Бог не есть Бог, и субъект без свободы перестаёт быть субъектом. В такой ситуации невозможно говорить о смысле существования. Иначе говоря, я не знаю, есть Бог или Бога нет, но понимаю, что я могу существовать как субъект, обладающий какой-либо свободой, только в случае, если есть бессмертная душа и Бог (см. «К Славе Господней»). …Возможно, я несколько прояснил свою богословско-философскую позицию…

Кто есть Бог, можно понять только с помощью свободно выбранной веры, поднимающей нас над возможностями базового интеллекта, расширяющей эти возможности. Как бы делающей расстояния между земными словами длинною в вечность … Мы задыхаемся в симулякрах временного выживания до тех пор, пока мужественно не прорвёмся к превечно ожидающей нас, введём такой термин, надсвободе — личному Богу. Но об этом уже более развёрнуто сказано в моих комментариях на ваши абзацы выше и ниже.

…..

 Далее, о Фелиокве. Вероятно, аргумент Алексея Апраксина вполне убедителен для верующего, но для многих взыскующих спасения свидетельство церкви о словах Христа таковым не является. Если рассматривать проблему Троицы в контексте Бога, Субъекта и Свободы, то Субъект может быть и не причастен Божеской Свободе во всей полноте, но он не может быть ей вовсе не причастен — даже дьявол причастен Божеской Свободе, и в этом его поражение — он в отличие от Бога не абсолютен. Однако, если в Боге Свобода всегда Благая, то в Субъекте она может проявляться как своеволие — противопоставление собственных, обусловленных интересов безусловным. Свобода — это то, что единит Бога и Субъекта, своеволие же разделяет.

Тема Фелиокве сугубо утилитарна. Её происхождение и статус не имеют к тематике, вами развитой из, никакого отношения. Хотя, возможно, как всякая величайшая в истории человечества тема, она вызывает множество вторичных или побочных, подчас не менее важных для того, в ком они появились, тематик для расстановок собственных точек над и.

…..

 Обратимся теперь к некоторым более социальным аспектам записок. Например, Догмат о непогрешимости Папы в делах католической церкви, который не говорит ничего ни о непогрешимости Папы как таковой, ни о непогрешимости самой церкви, а просто предполагает некоторое определённое положение дел в церкви, будучи несогласным с которым, католик может перестать быть католиком. И в этом проявляется уважение к индивидууму.

Догмат о непогрешимости. В своем законченном виде учение о непогрешимости римского первосвященника, принятое на I Ватиканском Соборе в 1870 г., гласит:

 “Твердо держась предания, дошедшего до нас от начала Христовой веры, мы, … учим и объявляем, как богооткровенное учение, что когда римский первосвященник говорит ex cathedra т.е. когда, исполняя свое служение, как пастырь и учитель всех христиан, он в силу своей высшей апостольской власти определяет учение о вере и нравственности, которое должна содержать вся Церковь, он через Божественную помощь, обещанную ему в лице блаженного Петра, обладает тою непогрешимостью, которой Божественный Спаситель благоволил наделить Свою Церковь, для определения учения относительно веры и нравственности, и что, поэтому, такие определения римского первосвященника сами по себе, а не по согласию Церкви, неизменны”.

Как видим, всё довольно недвусмысленно. До сих пор возникает вопрос о вашем выводе в пользу уважения к индивидууму, исходящему от принципа догмата, если только речь не идёт о сложившемся в вашем представлении смысловом образе этого догмата.

…

«Протестантизм сделал папой каждого верующего». Любопытно, что Лютер начал с того, что признал человека негодным даже для того, чтобы быть простым священником.

Тем не менее, пастырство как институт в протестантизме есть неотъемлемая часть самой конфессии. Только у пасторов церквей есть право совершать «преломление хлеба и вина» «в воспоминание» о спасительном подвиге Христа. Это по сути священство. Его довольно усечённый, выхолощенный слепок. Тем не менее.

Если «каждый протестант — маленький папа», то первым таким «папой» стал сам Лютер, который бросил вызов в том числе Папе римскому. Его флагманским документом было Священное Писание. Породив последователей, Лютер как бы дал право каждому протестанту читать и понимать, а значит практиковать Библию «как душе угодно». Это и есть симулякр папских возможностей, только в отдельно взятом личном пространстве. Вот вам и сам себе «папа». Безгрешен, абсолютен, тутошен, готов к реализации, не оглядываясь по сторонам. И обладая при этом (или даже обладаем, точнее) всё тем же падшим сознанием, не способным мыслить Бога.

…

Православная соборность тоже не гарантирует спасения, особенно в падшем мире, а в другом оно и не требуется, и часто выглядит как колебания вместе с линией партии. Ответственность же за спасение всегда индивидуальная.

Здесь вы не правы. Православная соборность не подразумевает прав человека, прав верующего и проч.. В православной соборности епископское сословие и есть уполномоченный Богом класс, наделенный таинственным присутствием Его, чтобы решать церковно-важные, канонические, политико-социальные проблемы. Это решение проблем сообща, по словам, между прочим, того самого ап. Петра «изволися Духу Святому и нам». Православная соборность не даёт гарантий — она вырабатывает безошибочные определения, держась свободно и подвижнически за которые, человек получает стабильные ориентиры в деле собственного спасения, которое, как вы правильно сказали «всегда индивидуально».

…

Ещё социальнее. Утверждение «Всякая власть от Бога» предполагает, что власть всегда праведна или что Бог поддерживает неправедную власть. С другой стороны, «Законная власть от Бога, незаконная — от лукавого». Строго говоря, только благая законная власть от Бога, но незаконная (не внезаконная, а противозаконная) — всегда от лукавого. Если мы принимаем законы, до рождения или после, то мы обязуемся их соблюдать — да или нет, остальное от лукавого. Преступление есть обман доверившихся — нарушение первой заповеди с отягчающими обстоятельствами — для души же надёжнее быть жертвой, чем преступником, и борьба с незаконной властью должна носить законный характер, чистые дела грязными руками не делаются, но, слава Богу, и монархам законы кодифицированы и предполагают механизмы совершенствования.

Разумеется, происхождение ничего не гарантирует. И сословное строение общества всегда предполагало межсословную мобильность и выгодно отличалось от не очень функциональной кастовой системы и идеи равенства, которая выдаёт желаемое за действительное. Аристократизм духовный и наследственный проявляется в умении заботиться об интересах более высоких, чем личные. В традиции «западной цивилизации», начиная с Александра Македонского, основанной на стремлении к универсальным ценностям и уважении к индивидууму (на востоке на этих принципах, кажется, основывался царь Ашока, но видимо не нашёл золотой сословной середины между кастовым индуизмом и эгалитарным буддизмом — первому не хватает универсализма, второму уважения к индивидууму), предполагается, что уровень духовного развития, морали, культуры и образования должен идти рука об руку с социальным и финансовым положением. Конечно, реальное положение дел никогда не было идеальным, но формирующие принципы были определены, хотя и не всеми поняты. До монархов законов, насколько мы знаем, не было — такова формирующая сознание и бытие культурная традиция. Согласно этой же традиции, демократические институты — заслуга афинского царя Тесея. И действительно, законы более или менее принимают во внимание интересы всех членов общества — сильные о своих интересах и сами могут позаботиться — и позволяют общество совершенствовать, а не только удовлетворять сиюминутные интересы. Монарх на законном основании призван быть интегрирующим принципом и получает соответствующее воспитание и образование. Наследственный же принцип позволял несколько умерять борьбу за власть.

От Бога сам факт власти, даже если власть без человека. Если ты дорвался до власти — твори. Ты будешь судим как правитель, как власть имевший, с любым исходом. Потому что именно сам дар власти — от Бога. И здесь вторичны способы её приобретения. Правители всё равно будут судимы как люди, правившие страной. От лукавого их методы, лукавый привёл их во власть, но сама власть — есть дар Божий народам земли. Люди, приходящие к власти с помощью лукавого, могут в теории и попрать полагающегося на них сатану. Могут изменить ход истории и направить власть на благо. Ибо они будут судимы. А суд — прерогатива свободных. За и против. Мог — не мог. Сделал — не сделал. Свобода — это не обусловленное исповедованием Бога явление. Свобода — это право и дар по рождению. Однако есть и другая свобода, что от Бога и выше всякой другой — это Бог в Самом Себе. Приобщившийся к Божескому естеству — приобщается к Божественной и богоподобной свободе. Это свобода Царствия Небесного. Свобода Христа. Достигается она через погружение души в божественные стихии таинств и обрядов на духовно-богословкой основе законов — Символа Веры, Который по праву можно назвать тем библейским херувимом, который охраняет путь в Рай. Или тою Дверью, проходя законным образом через которую, мы признаёмся своими в Райских Кущах.

Благодарю вас за возможность участвовать в дискуссии.

С уважением к вам,

Алексей Апраксин.