От редакции: Героиня романа “Жизнь Риты” – лицо чрезвычайно типичное (и не только для сегодняшней Америки). Типична даже сама её нетипичность, тот своеобразный наивный шарм, который выделяет её из окружающей массы “норми”. Своеобразие радостей и горестей её жизни тоже типично для всех таких же, как она. Подобных Рит можно встретить во множестве в любом углу большой страны. Их легко узнать. Эти одинокие женщины похожи на увядающие бутоны никогда не раскрывшихся цветов. Хотя они многое в жизни знали, что такое жизнь, осталось им неведомо. Среднее положение, средний достаток, средний или за-средний возраст. Средняя амплитуда колебаний чувств, средней яркости эмоциональные вспышки, средней, приглушённой остроты заботы. Убегая от социальной предопределённости жизни, Рита не пробует прорваться за пределы общего пастбища. Она занимает незаметное место на его периферии, где таких отбившихся от стада – свой легион одиночек. Так, по её понятиям, всё же честнее. Она хороший человек, сочувствующий другим хорошим людям. Временами она тоскует и грустит от смутного сознания неполноценности, тепличности своей жизни, в которой не было и нет ничего настоящего: ни настоящей страсти, ни настоящей близости, ни напряжения, ни вдохновения, ни интереса. Ни жертв. В её полубогемной голове спутано маленькое и большое, “планетарное” и мелочное, общие предрассудки и частные суеверия. Она не знает, куда, к чему себя приспособить, к чему или кому приложить свою искренность, чистую, но слабую и безвольную, такую же, как и её самостоятельность, простирающаяся только в самых безопасных, часто заранее подсказанных пределах. Она предпочитает находить закутки свободы внутри своего тупика, посещая те “атриумы”, в которых смелые мечты не взывают к риску быть непременно осуществлёнными. События сами приходят и уходят, не принося перемен. В любых обстоятельствах Рита остаётся “землянином в комнате”, предпочитая дивиться далёким от неё космическим процессам из привычного укрытия. Она не бросает вызова общественным штампам (как иногда ей приятно думать), она просто ничего, кроме них, не знает, но она создаёт из них свой личный набор со своими значениями согласно собственным представлениям о раскованной грациозности и оригинальности. Гармония незамысловатой внутренней утопии приводит к согласованию разрозненность маленьких земных одиночеств с одиночествами космическими и божественными.Автор “Жизни Риты” при издании книги предпочёл воспользоваться женским псевдонимом Лорен Масака, этим ещё раз указав на внутреннее сходство с героиней романа, на готовность разделить черты типичности многоликой толпы одиноких Рит. Предисловие автора: Кто есть Рита на самом деле? В чём-то она сам автор, а в чём-то – его сестра-близнец, никогда не увидевшая света дня, разве что глазами двойника-писателя. Она также женщина с серебряными волосами, с которой ему довелось столкнуться в пансионе “Святой Георгий” в три часа ночи. Оба в одиночестве бродили без сна по зданию и оба были одеты в одинаковые синие ночные неглиже. Уставившись друг на друга, они застыли на третьем этаже в противоположных концах коридора. С любопытством опасливо приблизились и в мягком свете и тишине спящего пространства представились друг другу. Год, проведённый в “Св. Георгии”, вызвал к жизни книгу о Рите. “Жизнь Риты” – в основном вымысел. Л.Масака НАСЛЕДНИК Первые две ночи октября были свежими, туманно-дождливыми. После полуночи Рита сидела у раскрытого окна, наслаждаясь бульканьем в водосточных трубах. Непонятно почему ей вспомнилась чистка отцовского трофея. Дождливый полдень… Ей двенадцать лет, и она сидит за кухонным столом. Отец награждён за отстрел индеек. Она помнила, как он сказал: “Да, лучший стрелок из тридцати слепцов. Единственная когда-либо заработанная премия! Но может быть меня ждёт ещё одна, за то, что я был идиотом и проклятых двадцать лет вкалывал на городское управление”. Кислый запах полировальной жидкости на тряпке… Кремообразный вид. Дождливый день… Годы спустя она столкнулась с самодовольным богачём, одетым в костюм из жатого ситца, с розовым полосатым галстуком, с подобранным в цвет карманным платком и свежей бутоньеркой из гвоздики, когда он входил в продуктовый магазин. Судя по отличной физической форме, он привык упражняться. Но оказался психом – избалованным и эксцентричным. Богатый дядя егоматери (сообщила Рите падкая до сплетен кассирша) изобрёл тот самый состав для полировки меди, которым Рита пользовалась в детстве. Таким образом, этот лощёный оригинал никогда не должен был работать. У него были мигающие за толстыми линзами глаза и бамбуковая трость в руке. Его антикварный линкольн был выкрашен в нежно-голубой цвет. А после, не так уж давно, в китайском ресторане, где ей случилось оказаться воскресным днём, Рита увидела, как тот самый мужчина, теперь толстый и старый, пьяно ввалился в дверь, спасаясь от порывов дождя. На нём был обветшалый фрак поверх футболки с Мадонной, не слишком свежие ноготки в петлице и забрызганные грязью носки с дырами, из которых торчали неопределённого цвета ногти. Он дымил сырой сигарой и завопил: “Отцепись, сука!”, когда миловидная официанка-китаянка вежливо предложила оставить сигару за дверью. Она подала знак, и два маленьких китайских повара выскочили из вращающихся дверей кухни, подняли потрёпанного наследника за локти, вытолкали его на улицу, пока девушка держада дверь открытой, быстро протащили пинающегося, бранящегося мужчину через залитую дождём стоянку и скинули его в канаву. Затем они молча вернулись на кухню. На всё ушло меньше тридцати секунд. СЕРЕБРИСТО-РОЗОВОЕ БАЛЬНОЕ ПЛАТЬЕ Полночь – не столь уж грустный час, но Рита грустила, потому что соседке было грустно. Соседка, Карли, была театрально-драматическим инструктором. У неё была роль в спектакле Летнего театра. Спектакль был вещицей старинной. Костюм Карли проистекал из Франции XVII века.. Взбитое серебряно-пунцовое платье с глубоким декольте, а завитые волосы подняты в высокую причёску. Она была и без того прелестной, но в костюме выходила за пределы всякой прелести. И ещё со всеми этими жемчугами… Театральный уборщик, поэт, остолбенел, когда увидел Карли (в образе), курившую за закулисной дверью. Они курили и разговаривали шёпотом, их руки почти соприкасались на перилах балкона. Всего несколько минут, пока ей не пришлось снова пойти на сцену. Карли сияла в эйфории, потому что чувствовала себя в этом наряде чудесно, а августовский вечер был тёплым и пропитанным запахом моря. Но уборщик погрустнел и сказал: “Вы так красивы! Почему мне не встретится кто-нибудь такой же в реальной жизни!” Карли стало ясно, что его слова обращены не к ней, а к роли… И что он видит в ней героиню спектакля… Она дотронулась до его рукава. Мягко поцеловала в щёку, приподнявшись на цыпочки, а затем поспешила выйти, чтобы играть в своей сцене, оставив поэта-уборщика в одиночестве докуривать, глядя в сторону океана с балкона позади закулисной двери.Недосягаемость её красоты вызвала в нём печаль, и это опечалило её тоже. Она всё ещё продолжала грустить, когда вернулась домой и передала свою сладкую грусть Рите за чашкой чая с печеньем в полночь. ЗЕМЛЯНИН Пытаясь измерить передвижение серповидного месяца, Рита отступила от окна своей комнаты. Небо было фиолетовым от звёзд. С кнопки над окном свисала хрустальная капля на невидимой нитке. И вот, соразмеряя ось луны с отвесом хрусталя, Рита стояла совершенно неподвижно. Думая о тени Земли и о том, как это ей удаётся подстроиться к луне с таким совершенством. Как манто… Однако приходилось всё время либо закрывать один глаз, либо видеть через очки сразу две луны. Рита стояла так неподвижно, как только возможно, но ей казалось, что голова всё равно чуть шевелится, когда она прищуривается. “Это, должно быть, двигается луна. – заключила она. – А может, Земля. Или всё-таки я сама.” Было никак не определить. Она сдалась, дивясь законам физики, по которым всё так устроено. Просто принимай движение луны, и Земли, и собственной маленькой субстанции… Землянин в комнате… Глядящий вдаль на луну… ЧЁРНАЯ АРФА “Святой Георгий” после полуночи бывал безлюдным. Хотя квартир здесь было много, жильцы находились за закрытыми дверями, занимаясь делами, которыми обычно люди занимаются… Так что если пройтись поздно по коридорам, можно было вообще никого не встретить. Рите, однако, почему-то не было одиноко. Она задумалась о недавнем госте. Это был мужчина высокого роста с рыжей бородой, одетый во всё чёрное (кроме зелёных сапог), который появился к закату, чтобы показать ей свою новую арфу. Арфа была из кленового дерева, покрытого блестящим чёрным лаком. Небольшого размера… Кельтская арфа. На днях доставленная из Индианы. На вид она была ценной. Когда высокий человек сел и поставил арфу между колен, в нём произошла перемена. Он привёл себя в равновесие медленным, глубоким дыханием. Затем лёгкие движения его пальцев наводнили комнату тёплым музыкальным потоком, смывавшим застарелую пыль грусти сквозь раскрытое окно.Она закрыла глаза и увидела, как птицы и рыбы пролетают в тумане под луной… Почувствовала тёплый ветерок и мурашки в бёдрах… Руки мужчины знали всё, что можно знать о свете. Внезапно вспыхнувшие свечи разогнали темноту… Квартира от пола до потолка заполнилась гардениями. Вокруг сандалий, тихо звякая, покатились золотые монетки… Тень её сестры, улыбаясь, подавала вишнёвый пирог. Леденцы в фольге посыпались с неба, и Рита в вихре пыли фей заснула. Когда она проснулась, ни мужчины, ни его чёрной арфы уже нигде не было. ВИД ДЕРЕВА Был такой вид деревьев, который она очень любила, но никак не могла вспомнить его название. Она помнила всё же выезд с первого шоссе на Сиклиф-бич в тот день, когда изобрела способ запоминания. Сам этот момент ей запомнился – но не название дерева. Не лиственница… И не цикута… Она также помнила, как в тот день придумала ещё один приём, чтобы запомнить что-то другое. Но что такое было это другое, вспомнить не удавалось. Оно имело какое-то отношение к олеандрам. У деревьев, которые ей нравились, были маленькие шишки. Такие мог бы делать ювелир для серебряного кулона. Но на хвойные эти деревья не были похожи. Они росли по берегам реки в горах, где она часто гуляла в прошлом. УХОДИ Мне хотелось бы, чтоб ты вернулся на луну… там ты может меньше бы мешал… а из сердца моего сделать арфу, которую щиплет наамфитаминенный мексиканский карлик. Уйди пожалуйста опять люблю тебя. Не быть ли тебе просто камнем, пущенным мной по воде и пропавшим? Или вишнёвым пирогом, благополучно мною съеденным! Прошу, приди, чтобы испортить жизнь мою своею красотой! Или плыви подальше, как пузырь пустой. Незачем рыдать о рыжих волосах! Неужели нет забот поинтересней? Ни к чему хотеть растаять у тебя во рту. Я, пожалуй, слишком занята, чтобы языком считать твои веснушки.Хочу, чтоб ты ушёл, как бумеранг. Не будь мышонком у меня в кармане. Ах лучше б ты ушёл. Не вздумай посыпать тропинку крошками, чтоб я бежала сзади. Уйди уйди уйди. Я нас с тобой хочу покрасить золотом. Единственное, что мне нужно, это то, чтоб ты прижился у меня под кожей. Не стой, смеясь, со мною в океане. Ложись в ночи под дерево, и я приду. Учусь не замечать тебя. Папайи так вкусны в потёмках! Позволь подуть тебе на спину. Мне так хотелось бы похитить что- нибудь из бельевой твоей корзинки… Уйди! Иначе я могу быть только ниткой от твоего летящего по небу игрушечного змея. Люблю тебя. Уйди же! Уходи… РАЙСКИЕ ПТИЦЫ С того самого времени, как она переехала в “Святой Георгий”, Риту завораживали огромные листья “райских птиц”, когда она просиживала в ветреном атриуме, всего за две двери от её квартиры. Она удивлялась новым липозелёным листьям, пока они медленно разворачивались, день за днём и ночь за ночью, на высоких наклонных стеблях. Теперь она к ним уже привыкла и почти не видела свисающих листов, слегка касавшихся её, когда приходила посидеть в любимом кресле у журчащего фонтана под названием “зелёный человечек”. За много лет у неё бывало множество любовников. Но сейчас не было никого. Иногда она мечтала о любовниках, хотя наяву в жизни их не было. Один симпатичный мужчина с забинтованным синяком под глазом и шрамами на губе, которого звали Дюк, однажды сидел с ней в атриуме, рассказывая всякое о себе. О том, как по дороге на пикник для служащих фирмы он напился, а на месте напился ещё больше. Хозяин фирмы, очень богатый, пытался подъехать к красивой женщине, с которой Дюк флиртовал раньше, в бассейне. Дюк просил от неё отстать, не то наддаст. Тогда телохранитель богача ударил Дюка кулаком так, что тот потерял сознание. Очнулся, когда его под небом, полным звёзд, вытаскивали из речного русла двое в ковбойских шляпах. Всех остальных уже не было. Потом он не мог найти ключа от своего корвета. Она думала о том, каково быть любовницей Дюка. Он очень страстный. Но и очень грубый. Кажется, лучше его проигнорировать. Когда-нибудь… она наверняка встретит того, кто ей нужен… И тогда они станут любовниками.НОЧНАЯ МУЗЫКА Бывало, поздно ночью под её окном рыдали одинокие и потерянные. Они не знали её, не знали, кто она, ничего не знали. Не знали даже себя. Но её окно было квадратом тёплого света. Безумцы стояли внизу на безлюдном тротуаре, смотрели вверх и обращалисмь к окну с горячими речами. Или напевали. Или тяжело переводили дыхание, скрываясь от полицейских машин с синими мигалками. Такое случалось под звёздами Вселенной и уличными фонарями. Было слышно, как в шлёпающих под пристанью волнах залива заходятся лаем тюлени. Сонные водители с надрывающимися переговорниками развозили газеты для пропащих бедолаг, чтобы тем можно было спать, завернувшись в скорби мира, пока трезвонят городские куранты. Мимо с грохотом катились тяжёлые фургоны из дальних штатов. Под её окно стекался хор слабоумных. Пожирая холодными пальцами горошек из банки и испытывая нужду в туалете. Многие не знали, какой стоял месяц или год и где они находились… Только то, что было очевидно, как колокол и холод. Маленький худой помешанный кричал в три часа ночи: “Что же делать, если мать ненавидит меня с той минуты, как я родился!!!” “Так её! Так её! ТАК ЕЁ!” – поддержал свежеотделанный пьянчуга и расплакался. Была ли занавеска открыта или задёрнута, лужа людской печали скапливалась под её окном, чтобы выть и петь об участи человеческой, и вздыхать в унисон, синкопированный молчанием. Так они глотали и рыдали ночи напролёт. Рыдали даже те, кто спал, и холодный сухой тротуар впитывал их маленькие солёные приношения. Стонала окровавленная нищенка с мешком. Толстый псих медленно стучал разбитыми кулаками по абстрактной стальной скульптуре в неровном ритме биполярного пульса. Когда наступила жуткая долгая тишина, мет-панк швырнул свой скейт борд в витрину ювелира и убежал… А все добрые и разумные тем временем почивали в безопасности и тепле. СВЕЧА У Риты, потягивавшей кофе из маленькой чёрной чашки и курившей сигарету в четыре утра, горели розовые свечи. Все три были оставлены кем-то (без записки) под её дверью. Та, что в ванной, потухла, догорев. Другая, стоящая на стеклянной полке, излучала сияние на фарфоровую гейшу. Третья освещала нефритового дракона и несколько свисающих растений.Дождь уже кончился, хотя ни луны, ни звёзд видно не было. Бездомный гитарист покинул скамейку под её окном. Сделалось так тихо, как это вообще может быть в маленьком городе. Рита была в смятении от вспыхнувшего в ней недовольства Богом, хотя понимала, что никакой пользы оно не принесёт. “Почему Он позволил всему так запутаться?” – думала она. Рассуждая теологически, она предположила, что виной всему смазливый смутьян Люцифер, соблазнивший треть ангелов… “Почему бы Ему просто не простить их всех, чтобы восстановить порядок? Неужели никак нельзя? Нет? Почему же нет? Если даже я.., глупое, ограниченное создание, способна такое себе представить.., почему Богу это не пришло в голову? А может, как раз пришло?..” Единственное, что Рита знала, это то, что она не знает ничего. Но если бы она распоряжалась, то точно поставила бы всё по местам. И поэтому её терзало расстройство. “Разве можно доверить Богу, чтобы Он помешал людям захламить планету и угробить себя? Или наша горестная кончина составляет такую уж важную часть космического плана?” Некоторые из друзей Риты были подлинными интеллектуалами… Атеистами. Их позиция выглядела достаточно выгодной, но Риту это не убеждало. Потому что стоило ей помолиться о свечах, и они появились. Не сразу, а тогда, когда надо. Бог, в которого не верили друзья- интеллектуалы, уже десятки лет отвечал ей и на такие вот маленькие молитвы, и на бесчисленные прочие. Так что Рите уже было не перестать верить. К тому же… сейчас ей была нужна новая свеча. НОЧНОЕ-ДНЕВНОЕ Рита вслух засмеялась над собой. Она слизнула шоколадные крошки с блестячщей тёмно-синей тарелки, в которой отразились её зубы и язык. До зари оставалось меньше часа. После душа с шампунем она была чистой. Чистой до того, что пахла мятой и малиной. Её глаза искрились блестящими идеями. Недавно освоенная способность видеть сны наяву делала сон менее необходимым, чем раньше. Теперь постель надо было раскладывать всего четыре раза в неделю вместо семи, как делают все остальные. Когда ей было двенадцать лет, она решила: “Не хочу быть, как другие. Их жизни кажутся вялыми и печальными. Я хочу быть не такой.” А что теперь? Ну, теперь-то она знала, что из себя представляет. Ночная-дневная жизнь вызвала кое-какие перемены. Её длинные чёрные с сединой волосы часто вспыхивали звёздным светом. Бледная кожа говорила о проведённых в постели солнечных днях. То, о чём извещали настенные часы, фактически перестало иметь значение.Когда она проходила мимо нормальных людей (она называла их “НОРМИ”) по авеню, им было не понять, что это в ней вызывает у них интерес и желание узнать, кто она такая. Она жалела их за обыкновенность и сочувствовала их пустым глазам, радостно приветствующим всякого, кто умеет улыбнуться. Её жизнь – это ваза взбитых сливок с мятой и анютиными глазками… А их – горшки переваренной брюссельской капусты. Она – розовый бумажный змей, летящий и тянущий конец верёвки высоко над берегом.., пока они поглощают через соломинку кока-колу в машинах с орущей музыкой. “Я хочу стать ребёнком, когда вырасту”. Это давно было её девизом. Её мониста украшены лепестками красной розы, которые она раскидывает, несясь, как ветер, по авеню… Жадность в собственных глазах заставила её засмеяться, когда к ней приблизилось отражение её лица в тёмно-синей тарелке, с которой она слизывала крошки шоколада… за миг до того, как ночь ещё раз стала зарёй. (Перевод с английского