На что похоже будущее? (два берега опроса)
Из номера: 25. Из всех…ОноЧитать - Скачать
Редакция АБ предложила авторам-специалистам ответить на несколько вопросов, касающихся будущего той области культуры, с которой они связаны профессионально. Нам было важно, не строя догадок, узнать их мнение из первых рук.
Из полученных ответов часть была отобрана для публикации. В этом номере мы начинаем знакомить читателей с мнениями профессионалов о будущем культуры.
В период подготовки журнала к печати мы провели среди читателей-неспециалистов обсуждение тех ответов, которые были выбраны для номера, и наиболее острые, может быть спорные фрагменты обсуждения также предлагаем вашему вниманию. Возможно, у кого-то возникнет желание высказать и свою точку зрения.
Редакция благодарит всех специалистов, откликнувшихся на приглашение уделить внимание будущему, а также всех неспециалистов, продемонстрировавших своё неравнодушие к вопросу, важному, что очевидно, для всех.
— ФИЛОСОФИЯ —
1. Каким Вам представляется будущее философии, направления и пути её развития?
Как ни покажется парадоксальным, я полагаю, что у философии нет ни прошлого, ни будущего; история философии есть не прошлое, а источник и основания ее самой, и, в этом смысле, есть она сама. Философия всегда происходит в настоящем, она является такой практикой, которая, по выражению Гегеля, пробуждает человека ото сна, делает его бодрствующим. Поэтому гораздо точнее говорить именно о направлениях, путях развития философии теперь, сегодня (Ницше пишет даже о вечном сегодня). Эти направления определяются становлением современного мировоззрения, которое, в отличие от классических его форм, выделенных Дильтеем, Ясперсом, Шелером, заточено на информационный, цифровой характер нынешней цивилизации. Будучи технократичной и техноцентричной, современная Ι-civilization (и в смысле информационной, и в смысле эгоцентрической) требует пристального философского внимания, адекватного ситуации времени. Конечно, способ философствования будет отличаться, возможно радикально, от привычного, исторического, традиционного способа философствования – но, во-первых, круг рассматриваемых теперь философией фундаментальных вопросов не изменится, иначе она перестанет быть философией, а, во-вторых, Луи Альтюссер уже остроумно заметил, что философствовать после Ленина означает заниматься политикой, или: неклассическая традиция имеет в виду уже не теоретический, созерцательный способ философствования, а практический. Философия, таким образом, есть теория политики.
2. Какие, по Вашему мнению, ценности должны занять центральное место в философии?
Центральное место в философии будут занимать, конечно, те же самые ценности, что всегда представляли для нее проблему. Это человеческая жизнь, свобода, нравственность, долг, ответственность, Бог и т. д. Сохранение в философии внимания к этим ценностям означает сохранение философии как таковой в ее форме и содержании. Войдут ли в круг ее внимания какие-то иные, новые, принципиально отличные от привычных ценности? – это трудно предсказать. Сегодня в философии господствуют те ценности, которые возникли в эпоху Просвещения, и пока на протяжении уже трехсот лет их круг относительно не менялся (именно их круг, а не применяемые к ним теории).
3. Что является или должно являться решающим критерием развития философской мысли?
Решающим фактором развития философской мысли является (и всегда являлась) постоянная рефлексия над своими основаниями; всегда современные ответы на круг фундаментальных вопросов, касающихся предельных оснований бытия. И, конечно, личное мужество и принципиальная честность философа, ученого, исследователя.
4. Как бы Вы сформулировали её основную цель, сверхзадачу? Ведущий принцип?
Я думаю, что сверхзадача философии, ее ведущий принцип есть постоянная интеллектуальная и духовная артикуляция современности.
5. В чём состоит предполагаемое (желаемое) Вами отличие философии будущего от философии настоящего времени?
Как я уже сказал, философия всегда принадлежит настоящему и в этом смысле она либо самотождественна, либо мы имеем дело не с философией. Другое дело, что способы философствования могут разниться, но только они; круг же вещей, на которых сосредоточивает свое внимание философия, остается более-менее однородным.
6. Какие аспекты и слои жизненного и интеллектуального опыта могли бы и должны стать опорными для развития философии?
Прежде всего, это ясное и отчетливое осознание философа своей принадлежности и своего наследования всего огромного пласта культурной и языковой традиции. Опыт философии есть опыт философствования, или история философии и есть сама философия, по мысли Хайдеггера. Если мы сознательно или бессознательно отказываемся от причастности к всемирно-историческому опыту развития мысли, а это означает лишь пристальное внимание к основным ее проблемам, к предельным основаниям бытия, мы тем самым маргинализируем и сам дискурс философии.
8. В чём Вы видите главные помехи для его осуществления?
В тоталитарном, неправовом государстве и в жесткой идеологизированной цензуре. Само основание философии как актуальной артикуляции настоящего, всегдашней интенсивной современности есть свобода и ответственность философствования.
10. Считаете ли Вы философию отраслью сугубо профессиональной деятельности?
Философия несомненно является практикой, требующей профессиональной подготовки и профессионализма для занятия ею – как и спорт. Непрофессиональные философы, как и непрофессиональные спортсмены, берущиеся за требующие профессионализма в исполнении задачи, рискуют получить травму и навсегда сойти с дистанции. А вот физкультура, забота о себе физическая – и духовная? никому не бывает чужда. Философствование, личная гигиена мысли, здравое рассуждение о мире, ориентация в бытии, насыщенная духовная жизнь, нравственная принципиальность в суждениях – это, конечно, удел всех без исключения людей.
11. Находите ли Вы возможным или допустимым существование единой для всех философской концепции, школы?
Это невозможно, поскольку такая школа станет либо церковью, либо идеологией. Философия тогда только философия, когда есть диалог, а значит, отстраненность от собеседника, осознание своей дистанцированности. Если такого нет, а ни в идеологии, ни в церкви такого нет, то и философии как явления быть не может.
12. Считаете ли необходимым взаимодействие школ и направлений?
Конечно. Это одно из непременных условий существования философии как явления. Взаимодействие это всегда существует в двух аспектах: с одной стороны, антагонизм или симфония различных школ действует друг на друга по принципу Shadow Cabinet в британском парламенте, а с другой – старик Гегель в первой же своей лекции по истории философии предупреждал своих студентов, что за их спинами уже стоят те, кто их опровергнет – и буквально через десятилетие явились Киркегор и Маркс.
13. Как могло бы выглядеть взаимодействие философии с прочими областями культуры – наукой, искусством, литературой?
Как философская рефлексия над ними, а именно, как эстетика, философия культуры, культурология, философия науки. Как появление блестящих стилистов, таких как Кант, Киркегор и Сартр (который был, правда, плохим философом), или таких универсальных умов, как Ясперс или Фуко.
14. Каков идеальный портрет культуры в Вашем представлении?
Культура – это выбор.
15. Что бы Вы назвали в качестве центрального элемента культуры, её желаемого образа?
Центральным и непременным элементом культуры мне видится осознанная жажда духовного, или интеллектуального, труда.
16. Что вообще означает слово «культура» в Вашем индивидуальном понимании?
То же, что оно означает по-латински: «взращивание, обрабатывание». Культура есть всемирно-историческая основа для заботы о себе.
ВОПРОСЫ ИЗ ЗАЛА
(1)
– Не указывает ли данное автором определение нашей цивилизации как «информационной», «цифровой» лишь на характер технических носителей, оставляя в стороне содержание, объект мысли? Не выглядит ли цивилизация, ориентированная на уровень носителя, беспочвенной, ветренной, изменчивой, опасно релятивистской? Если круг рассматриваемых философией тем и не меняется, сам перенос акцентов в такой цивилизации уже становится фундаментальным изменением. Каким же образом философия может обойтись без созерцания? Не является ли свобода углубления в сокровенное основой примата человека, которому политический мир призван служить?.. Не теряется ли в «заботе о себе» возможность превзойти себя? Нет ли в таком отношении узости – страха потерять известное ради непроверенного, а то и невыгодного? И что, с истиной по Сократу, в диалоге с самим диалектическим процессом поиска знания, цивилизация действительно выбирает наконец модель эгоцентричности??
Разве обязательность сдвига философии от созерцания к теории политики не является ещё одной вредной для полноценности философии идеологией? (см. также п.11)
– Задумывается ли современный философ о том, какой дикостью с точки зрения любого крупного философа даже такого позднего периода, как первая половина двадцатого века, выглядело бы определение «цифровая цивилизация»?
– Какой скучной выглядит философия и её будущее, в котором нет ничего, кроме констатации «ситуации времени», комплиментарной информационно-эгоцентрической цивилизации!
(2)
– Не видит ли автор принципиального разрыва с ценностями Просвещения в, скажем, экзистенциальной философии, которая как будто больше, чем просто теория? Например, в попытках романтического движения учесть иррациональное?
– Слабость Просвещения – в том, что оно порвало с ценностями философии предшественников. В результате возник ложный взгляд на философские истины как не вечные, а исторические, т.е. относительные. Это отличается от определения философии, данного автором в п.1
– Есть впечатление, что «человеческая жизнь, свобода, нравственность, долг, ответственность, Бог» давно отодвинуты, философией, её одобрением, в том числе, на место прикладное и подчинённое (относительно теории политики, к примеру), где считать их ценностями позволено только очень условно и в малых дозах. Хороший тон современной философии как будто в том и состоит.
(3)
– Немножко смущает педалируемая автором необходимость «всегда современных ответов». Откуда это? Новое значит лучшее? Когда «фундаментальные вопросы, касающиеся предельных оснований бытия» встают ребром, мы всё равно ответы на них находим скорей всего в Библии или у Платона.
(4)
– Откуда же возникает та современность, которой якобы должен заниматься философ? На чём основано её полномочие? Не становится ли философия прикладной относительно плоского потока данностей?
(6)
– Почему же «актуальная артикуляция современности» невозможна вне принадлежности и наследования традиции? Традиция это только один осуществлённый вектор из множества возможных. Что мешает философу начать мыслить ДО всякой традиции и этим заложить новую традицию?
– Если маргинализация дискурса философии даёт возможность добраться до сути, почему бы его не маргинализовать?
(8)
– Где, по мнению автора, проходит граница между «идеологизированной цензурой» и «ответственностью философствования»? Особенно при условии идеологизированности сознания философа?
(10)
– Нет ли опасности, что профессиональный философ настолько оторвётся от «негигиеничной» жизни, что его философия перестанет иметь отношение к жизни вообще?
– С каких пор философия приравнивает себя к спорту? В чём её соревновательность – «выше, быстрей, сильней»?
(11)
– Внутренняя динамика единой школы мысли может быть вполне здоровой и плодотворной. Вспомним индуизм, веками развивавшийся в себе, не утративший активности по сей день. Достаточно наберётся и внецерковных философов, не умеющих мыслить.
(12)
– Можно ли считать философией опровержение вечного?
(13-14)
– Впечатление зависимости философии – именно как референтной рефлексии, а не очищенной воли. Выбор культуры – подверженный случайностям, манипуляциям, всеядности? Похоже на софистику (см. упрёки Сократа софистам).
(16)
– Кажется, Киркегора тошнило бы от такой формулировки культуры – на деле она может обернуться провинциальностью, самодовольством.
– Нет ли другого варианта для становления философа и развития философии? Человек может жить не так, как предписано его цивилизацией, но при этом понимая, что он живёт правильно. Его жизнь и действия говорят сами за себя. Например, Генри Дэвид Торо не имел бы широкого мирового влияния как философ без своей вполне революционной активности – строительства домика у пруда как центрального элемента собственной философской практики.
– Во всех ответах – скорее некая память о философии, мера оперативности этой памяти, нежели философия сама.
— ИСКУССТВО —
Многоуважаемая редакция АБ!
Мне – как профессиональному историку и теоретику искусства – будущее искусства представляется непредставимым.
ББ.
ВОПРОСЫ ИЗ ЗАЛА
– Трудно не согласиться, что пытаться заглянуть в будущее – задача во многом неблагодарная и рискованная, однако без хотя бы схематичного представления о будущем было бы невозможно объективно оценивать плюсы и минусы прошлого и, тем более, настоящего.
– Интересно было бы узнать, если у автора-специалиста не возникает никаких представлений о будущем искусства, значит ли это, что у него нет и пожеланий относительно этого?
– ИСКУССТВО –
Будущее искусства – извечная борьба между реализмом, реалистической школой восприятия мира, и поиском всевозможных новых форм передачи своих чувств в произведениях живописи, графики и ваяния. В этом направлении продолжат свои пути и литература, и музыкальная культуры. Особенного оракульства в предвидении подобных дорог интеллектуально-творческой деятельности человека не требуется. Пример – рождение фотографии, кинематографа, телевидения. В исторически короткий срок эти визуальные открытия изменили относительно спокойное пребывание художника на своём традиционном месте в мастерской перед холстом или с этюдником наедине с красотами природы. Не появись новой техники, сплавившейся воедино с искусством, не знала бы планета ни Пикассо, ни Кандинского, ни Малевича. А процесс совершенствования технологий неостановим. И «товарищ с кистью в руках» вынужден будет вести «навязанную» ему борьбу, конкурируя с более актуальными средствами воздействия на современного зрителя, всё более погружающегося в сети глобальной компьютеризации.
Один из самых известных живописцев нашего времени, педагог, вошёл как-то во время занятий в параллельный класс, заставленный компьютерной аппаратурой, и увидел там студентов, буквально прилипших к экранам. Они в мгновение ока творили чудеса, «без труда ловили рыбку из пруда», создавая рисунки с блестящей передачей всех анатомических особенностей натуры. Профессор замер. Сколько лет, сколько труда, сколько лишений надо было ему преодолеть, чтобы овладеть мастерством и глубокими знаниями анатомии, перспективы, законов композиции… – от самых азов познания одного из наиболее сложных человеческих проявлений. Можно ли заставить сегодня молодых людей пройти такую же суровую школу искусства?
Этот вопрос год от года будет становиться все острей и неразрешимей – что, впрочем, и делает нашу жизнь по-настоящему интересной. Как не привести здесь слова поэта-романтика Джорджа Байрона: «Одной капли чернил достаточно, чтобы возбудить мысль у тысяч, даже у миллионов людей». Да, обыкновенное гусиное перо писателя все же всегда одерживает верх над механическим слогом самой совершенной машины, которая будет создана не сегодня-завтра – технический прогресс неостановим!
Прогресс в искусстве невозможен. Оно вынужденно топчется веками на месте, решая единственную свою проблему: как передать вселенские чувства человека материальными средствами – кистью, пером, стэком скульптора… Подтверждение тому – музеи мира. Это история человеческих чувств и переживаний. Далеко ли мы ушли вперед от леонардовской «Моны Лизы»?
В основе всех видов искусств всегда останется самопознание личности. И наиболее глубинно это можно осуществить только реалистическими средствами. Попытки абстрактного решения приводят лишь к усугублению запутанности кроссворда.
Вполне очевидно, каким своим направлением искусство войдет в последующие столетия. Это ни в коей мере не исключает поиска новых стилей – лишь бы цивилизация удержалась от бессмысленного самоуничтожения.
Конкретно заданные редакцией вопросы требуют конкретных ответов, серьезного разговора, не отписок. Я постарался ответить обобщённо на обращение прекраснейшего и умного журнала.
С глубоким почитанием!
– Леонид Козлов
ВОПРОСЫ ИЗ ЗАЛА
– Что конкретно автор называет реализмом? Исторически единой школы реализма в мире искусств не было. Если, например, заменить термин «реализм» просто понятием «узнаваемость», то не будет ли ещё видней богатство и разнообразие этой руды в искусстве?
Преимущество нашего времени в том, что у нас есть возможность видеть ценность изобразительного искусства любой эпохи – пещерной или средневековой не меньше, чем Возрождения. Искусство каждой из них даёт прекрасные образцы обобщения, предлагая разные трактовки восприятия и понимания внешнего и внутреннего мира. Каждое добросовестное произведение изобразительного искусства даёт свой ракурс «реалистического» восприятия, свою переакцентировку. Прогресс в искусстве действительно невозможен. Ошибочным кажется применение относительно искусства научной модели прогресса. Если искусство это переживание материи жизни, то историческое измерение в качественных сравнениях ни при чём, и релевантна лишь моральная шкала. Мудрый взгляд настоящего художника любой эпохи всегда актуален.
Автор говорит об «относительно спокойном пребывании художника… перед холстом» – в прошлом. Но можно ли считать профессиональную жизнь художников, готовых ради своего искусства пойти на жертву и ставших для нас классиками, хотя бы относительно «спокойной»? Насколько спокойно чувствовал себя перед холстом Ван Гог? Настоящему художнику всегда приходилось по-своему выйти из общественной сети своего времени, чтобы творить. Вероятно, серьёзному художнику будущего придётся спасаться от искушения новыми приманками в дополнение к старым, но общая динамика останется прежней: ему придётся воспитывать собственное восприятие вместо того, чтобы передоверять работу мысли и чувств массовому уровню и новым приборам, ориентированным на этот уровень.
Кстати, при всей хвалёной прогрессивности современности качество товаров для художников сильно пострадало с прошлых времён. При росте инфраструктуры, способствующей тиражированию, материальная культура не предусматривает создания новых качественных подлинников.
– Если бы планета не узнала благодаря появлению новой техники «ни Пикассо, ни Кандинского, и ни Малевича», может быть у неё была бы возможность узнать кого-то лучше?
– Можно согласиться, что искусство остаётся искусством и заслуживает будущего только пока оно занято «самопознанием личности»; в этом смысле стандарт личности и стандарт искусства идут в ногу и служат индикаторами друг для друга. Не теряет ли искусство своё собственное лицо, всё больше отворачиваясь от человеческой личности в сторону массовых штампов?
— НАУКА —
1. Каким Вам представляется будущее науки, направления и пути её развития?
Чтобы понять, как наука будет выглядеть через, скажем, шестьдесят лет, лучше всего мысленно перенестись в 1950 год и подумать, что из сегодняшних достижений можно было предвидеть тогда. На мой взгляд, не так много. Пожалуй, можно было бы предсказать распространение телевидения и запуски ракет на околоземные орбиты. Но вряд ли можно было предвидеть персональные компьютеры, связанные интернетом, или революцию в генетике и последовавшие за ней прорывы в медицине, сельском хозяйстве и других областях. Никто не смог бы предсказать появление нанотехнологий. Да и более простые технологии, которые используются в сотовых телефонах, тоже вряд ли были предсказуемы. Все эти качественные изменения за истекшие шестьдесят лет привели к глобализации мира и глубоким общественным, демографическим и политическим сдвигам.
Поэтому, если и можно предвидеть изменения в науке, то только качественного характера.
В 1950х годах взрывное (т.е. экспоненциальное) развитие науки уже начaлось. Из занятия для небольшого числа университетских профессоров она начала превращаться в массовую область интеллектуальной деятельности. Мне кажется, что и рост участников науки и ее экспоненциальное развитие, которые мы наблюдаем сейчас, еще какое-то время продолжатся. Но, как известно, экспоненциальный рост не может быть бесконечным. Он должен смениться определенным насыщением, более умеренным ростом. Именно такова судьба любой отдельно взятой области исследований: от рождения к зрелости, а потом к старости. Дальше идут технологии, но и они выходят на насыщение. Скажем, двигатель внутреннего сгорания практически не менялся с 1950 и до начала компьютеризации (в 1990х), которая пришла совсем с другой стороны.
На место зрелых наук приходят новые области, которые идут по тому же пути: рождение, прорывная зрелость, насыщение.
Скажем, физика – явно прошла период юности-зрелости, а вот биология еще нет. Компьютерные науки и связанные с ними технологии приближаются к возрасту зрелости.
Поэтому в ближайшее время можно ожидать дальнейшего быстрого прогресса в биологии, генетике и медицине, и в социальных аспектах компьютерных технологий. Возможно, наконец научатся бороться с вирусами и с сошедшими с ума клетками. Будут спроектированы удивительные материалы, в том числе на клеточном уровне. Вполне возможно, что люди смогут конструировать новые живые сложные организмы, хотя в этическом плане это, конечно, минное поле…
Появятся ли другие прорывные области? Я не знаю, но вероятность, что они появятся, немала. Какие? Думаю, никто точно не скажет. По мелочам, наверняка умрет бумажное книго- и газетопечатание и двигатели внутреннего сгорания в автомобилях. Все производство в США уйдет в интеллектуальную сферу: т.е. реально что-то создавать на продажу будут головами, а не руками. Большие города в США будут умирать быстрее, чем в Европе. Расслоение между производителями интеллектуальной продукции и всем остальным населением углубится. Политические и военные последствия, связанные с глобализацией, будут весьма неожиданными. Это будет очень серьезный вызов всей цивилизации, гораздо более серьезный, чем какие-либо вызовы первого десятилетия 21 века. Так что Френсис Фукуяма ошибся. История не умерла. За выживание цивилизации придется бороться.
Все, что я написал выше, справедливо с одной оговоркой: если цивилизация победит варварство. Что на сегодняшний день не выглядит очевидным.
2. Какие, по Вашему мнению, ценности должны занять центральное место в науке?
Я не думаю, что в науке есть какие-либо ценности, отличные от общечеловеческих.
3. Что является или должно являться решающим критерием развития научной мысли?
Наука описывает природу и общество. Любая теория должна пройти проверку на правильность. Для этого следствия теории должны быть согласованы с тем, что мы уже наблюдаем в живой или неживой природе, а предсказания должны быть подвергнуты проверке. Это основной критерий. Когда проверяемость предсказаний исчезает или отодвигается в неопределенное будущее, наука превращается в религию.
Не надо думать, что это относится только к естественным наукам. В общественных науках тоже бывают эксперименты. Возьмем, например, две Германии и две Кореи. Любая теория общественного развития должна объяснять, почему социализм столь малоэффективен, причем за определенным пределом он автоматически приводит к диктатуре и примату правительства над гражданами.
4. Как бы Вы сформулировали её основную цель, сверхзадачу? Ведущий принцип?
Наука неоднородна. Фундаментальную науку, т.е. ту, которая не приносит немедленной пользы, движет человеческое любопытство. С древних времен, наблюдая что-то незнакомое, люди задавали себе вопрос: «Как это работает?» Постепенно фундаментальная наука росла, и вместе с ней рос класс специалистов, для которых «О как интересно, а как это работает?» было основным занятием в жизни.
В этом смысле конкретной цели или ведущего принципа у фундаментальной науки нет (или, по крайней мере, нет в краткосрочной перспективе). Современная фундаментальная наука – дело весьма дорогое, и по существу только богатые страны могут себе ее позволить. Фундаментальная наука по определению идет по неизведанному пути; повороты на этом пути в значительной мере определяются и людьми, которые ей занимаются – лидерами направлений – и случайными находками. Конечно, растут и технические возможности, поэтому нашему взору открываются явления, ранее невидимые. Именно тут и происходят наиболее значительные прорывы, как мы видим – «беспринципные».
Прикладная наука занимается задачами, которые должны привести к немедленному прогрессу. Тут есть принцип: чем более полезна для человечества задача, тем выше ее приоритет. Естественный ход таков: некоторые результаты из фундаментальной науки постепенно переходят в прикладную. Так было с квантовой механикой, когда люди дошли до создания, скажем, лазеров, со специальной теорией относительности, которая заложена в GPS, с ядерной физикой, которая была областью интеллектуальной деятельности, а потом превратилась в атомную бомбу и ядерные электростанции, так был создан интернет, полностью трансформировавший современную цивилизацию.
И еще одно замечание. Поскольку в решении фундаментальных задач задействованы огромные интеллектуальные силы, довольно часто практические приложения возникают случайно, прямо по ходу данного фундаментального исследования. Самый яркий пример – World Wide Web – придуманный в ЦЕРНе Беренсом Ли для решения ограниченной технической ЦЕРНовской задачи.
И этот «беспринципный» пример научно-социального прорыва далеко не единственный. Когда много умных людей надолго собираются в одном месте, вероятность новых прорывов велика.
5. В чём состоит предполагаемое (желаемое) Вами отличие науки будущего от науки настоящего времени?
Думаю, что относительная роль науки будет возрастать по мере того, как общество богатеет.
Новые прорывы будут даваться большей ценой и потребуют роста научного сообщества. Впрочем, он уже и так происходит на наших глазах. В науке будущего мне бы хотелось видеть меньше шарлатанов, чтобы научная этика росла и вверх и вширь. Это и сейчас важно, но станет абсолютным императивом уже вскоре, когда люди научатся рутинно манипулировать с колоссальными и компактными источниками энергии, генным материалом и т.д.
По мере роста клуба «богатых» стран география науки неизбежно расширится. В большую науку придут страны, в которых нет традиций научной этики, в том смысле как она веками развивалась в западной Европе. Невероятно важно, чтобы эти традиции были принесены туда извне.
6. Какие аспекты и слои жизненного и интеллектуального опыта могли бы и должны стать опорными для развития науки?
Не знаю про жизненный опыт, но интеллектуальный опыт – это и есть наука. Разве не так?
7. Что бы Вы назвали насущным для этого процесса, а что избыточным (лишним)?
8. В чём Вы видите главные помехи для его осуществления?
9. Предполагаете ли Вы связь новой – идеальной – науки с традицией?
Ничего идеального в нашем мире не бывает. Только в сказках. Новая наука несомненно вырастет на фундаменте старой, так же как Эйштейновская теория относительности вряд ли появилась бы без Ньютоновской гравитации. Если под традицией понимать методику научных исследований, базирующуюся на экспериментальных или наблюдательных данных, а также научную этику, то эта традиция конечно будет вплетена в ткань новой науки, что бы это ни означало.
– Какой именно?
– В какой форме?
10. Считаете ли Вы науку отраслью сугубо профессиональной деятельности?
Да.
11. Находите ли Вы возможным или допустимым существование единой для всех научной концепции, школы?
Нет. Должны оставаться соревновательные школы.
12. Считаете ли необходимым взаимодействие школ и направлений?
Да.
13. Как могло бы выглядеть взаимодействие науки с прочими областями культуры – искусством, литературой, философией?
На мой взгляд, это взаимодействие носит чисто эстетический характер, через отдельных индивидуумов – участников научного процесса.
Впрочем, можно добавить, что нейробиология потихоньку подбирается к пониманию восприятия искусства людьми. Со временем она может начать влиять на искусство и вообще на гуманитарные дисциплины. Но это под большим вопросом.
14. Каков идеальный портрет культуры в Вашем представлении?
Я уже писал выше, что ничего идеального не бывает. Природа и человеческое общество слишком сложны для этого. Все, что я могу сказать – культура должна быть разнообразной, сложной и богатой, так сказать жить в насыщенной страте, с миллионом переплетающихся связей. При этом я не согласен с принципом мультикультуризма. Музыка Моцарта гораздо более сложна и насыщена, чем «там там там» на там-таме. И поэтому вносит в общечеловеческую культуру несравненно больший вклад. То же можно отнести и к Джоконде Леонардо да Винчи или к гравюрам Хокусаи, или к романам, скажем, Толстого и Фолкнера.
Разумеется, при этом любителям там-тама не возбраняется его слушать…
15. Что бы Вы назвали в качестве центрального элемента культуры, её желаемого образа?
Любое достоверное знание, будь то о природе или человеке или обществе – элемент культуры. Взаимодействие людей в обществе, само устройство общества – тоже элемент культуры. Какой из них центральный? Я думаю, те элементы, которые отражают безусловную ценность человеческой жизни и индивидуальной свободы. Плюс к этому очевидные «Не укради», «Не лжесвидетельствуй» и т.д.
То, что собирательно называется «современной цивилизацией».
16. Что вообще означает слово «культура» в Вашем индивидуальном понимании?
См. ответ выше, п. 15.
– Михаил Шифман
ВОПРОСЫ ИЗ ЗАЛА
(1)
– Было бы любопытно уточнить, в какой степени действительно не существовало догадок о характере современных научных прорывов. Фантасты изначально выражали вековые желания человека: быть сильней, перемещаться дальше и быстрей, сообщаться на расстоянии… Какие-то из этих стремлений осуществились, но как будто чрезвычайно мало и узко. Яблони на Марсе-таки не цветут, космонавты перед стартом не закуривают… Может, вся загвоздка в этом??
– Нет ли иронии в том, что современную науку заботит создание новых сложных живых организмов в то время, как ускоряется вымирание многочисленных существующих видов? Манипуляции генным материалом на фоне параллельного отравления среды?
– «Если цивилизация победит варварство». Немаловажный аспект интернета – его эффективность как орудия политической и коммерческой слежки и манипуляции массами. С точки зрения желающих выгод от сети интернета (как и от телевидения и средств массовых коммуникаций в целом) человек уже не человек, а набор рефлексов. Интернет – колоссальный инструмент порабощения человека, подчинения всей его личной жизни принципу массовости. Развращающее психическое давление приводит к возникновению варварства внутри самой цивилизации. Техническая оснащённость «цивилизованного мира» сама воспитывает в человеке варвара нового вида.
– «Наверняка умрёт бумажное книго- и газетопечатание». На что опирается эта уверенность? Например, виниловые пластинки сейчас переживают резкое возрождение: их выпуск возобновлён, цены на них поднялись, открываются новые фирмы звукозаписи, специализирующиеся на виниле, в дорогих музыкальных журналах – реклама свежесоздаваемых проигрывателей… Не рано ли хоронить книги? Сегодняшние бестселлеры не успевают печататься, за ними миллионные очереди. Исчезнуть должны, скорей, промежуточные формы – как это случилось с магнитофонами и видиками…
– Не совсем понятно, кого автор называет в данном контексте «производителями интеллектуальной продукции», а кого «остальным населением». И что фактически должно означать обещаемое расслоение между теми и другими?
– Что имеется в виду, когда речь идёт о «борьбе за выживание цивилизации»? Каковы параметры той цивилизации, за которую радеет автор? Кто в неё допущен?
– Ум, интеллект – это не только голова, не один мозг, это весь человек, всё, что в него заложено и действует на разных уровнях. Мысль и чувственные переживания неразделимы. Только их совокупность в прохождении каждодневного опыта образует то, что принято называть интеллектом. Та наука, которая представляет будущее с отделением «голов» от «рук», вряд ли может вызвать доверие.
– Из рук профессионала наука получает будущее, в котором нет ни крупицы будущего! Можно было бы поверить, что всё лишь «движется к зрелости, а потом к старости» (прямо как советская система), если бы, к счастью, история не учила, что самые въевшиеся представления опрокидываются в один момент, с той стороны, с которой этого никто не ждал, особенно, кажется, специалисты.
– Наука, немедленно и непосредственно влияющая на ход жизни общества, вызывающая «научно-общественные прорывы», производит впечатление уже не науки, а чего-то совсем другого. Не пора ли подыскать для современной науки, так же как для современного искусства, какой-то другой, новый термин?
(3)
– «Когда проверяемость предсказаний исчезает или отодвигается в неопределённое будущее, наука превращается в религию». Характер ответов как раз показывает, что наука уже успела превратиться в религию для элиты, к которой автор, как можно догадаться, причастен, а заодно и для того «остального населения», которое автор был бы готов признать цивилизованным. Разве для какой-либо другой религии, не основанной на измеряемом, остаётся место?
– При самом научном развитии «богатых стран» (богатых чем?) собственникам всё равно выгодно качать цены и держать человека в состоянии борьбы за выживание (что включает оплату технического неотставания). Разве растущая зависимость науки от финансирования не приводит (уже привела) к тому, что её главной целью становится просто отрабатывание денег?
(4)
– О прикладной науке: как и чем определяется степень «полезности задачи»?
(5)
– Чем научная этика отличается от этики как таковой? Когда наука уповает на собственную этику, не означает ли это потерю целостности векового этического человеческого опыта? В итоге цивилизованный мир теряет саму способность понять, какие ужасы вытворяются под прикрытием «научной» этики – на войне, например, или дома, просто в удешевлении души.
(15)
– Задумывался ли автор о том, что «любое достоверное знание» способно входить в противоречие с «безусловной ценностью человеческой жизни и индивидуальной свободы», порой предпочитающими незнание или знание не утверждённого образца? Вот тут-то «Не укради» и «Не лжесвидетельствуй» показывают свою неоднозначность. Не определяется ли культура гораздо больше тем, как применяется любое знание (незнание)? Исторических примеров не счесть.
Поделитесь мнением