— …читал там Ницше.

— ?

— Это тот немецкий философ, который говорил, что Бог умер.

Из американского фильма

 

— Я открою тебе мой секрет: это губная помада “Ревлон!’.

Из американского фильма

 

Есть много имен на свете, составляющих культурный багаж современности. Одним из таковых является имя Фридриха Ницше. Но попробуйте завести разговор или просто задеть это имя в беседе. Вы услышите одно-два названия — «Так говорил Заратустра», «По ту сторону добра и зла» и прочее по вашему выбору — и что-нибудь о «воле к власти» или «сверхчеловеке». Редкий читатель добирался до середины его (Ницше) опусов. Так что в итоге вы вынужденно придете к известному афоризму с переменой имени: «Не клянитесь, что вы обожаете Ф.Ницше (вариант: ненавидите), — вы его не читали».

 

Впрочем, в наше время, когда платье выходит из моды, не успев износиться, имена ветшают гораздо быстрее: их не забывают, забывают, что за ними.

 

«Певец Заратустры» и не рассчитывал на массовое сознание и восприятие, хотя и жаждал семимиллионных тиражей; не рассчитывал он и на тех, кто запомнит только «когда идешь к женщине — возьми с собой плетку», (этого Заратустра не говорил, вас обманывают). В избранных он хотел увидеть «свободные умы». И такие умы нашлись: разного масштаба и калибра — громкие и незаметные, гордые и те, что поплоше; обстоятельно-фундаментальные и игривые до легкости.

 

Интеллектуалы конца XIX — начала XX вв. в одиночку и группами слетались на лужок нового слова. И не без пользы. Каждый унес что-то свое. (В этом месте можно было бы встать в подобающую позу, расправить складки, воздеть палец горе и сказать: «Вот!»). Действительно, раз многие брали, следовательно, было где и что. Но вот ведь незадача: сведи их вместе, и окажется, что не будет и двух общих мнений.

 

«Челкаш» и «Старуха Изергиль» М.Горького и «Доктор Фаустус» Т.Манна; «Закат Европы» Шпенглера и «Апофеоз беспочвенности» Шестова; идеология национал-социализма и метафизическая рефлексия Свасьяна — это все из Ницше. Для одних он стал тяжелой болезнью, для других — пророком, для третьих — временным заблуждением, а для некоторых (Бердяев) — поводом для очередного самовыражения. Впрочем, на последнюю категорию ни Ницше, ни Маркс, ни Иисус Христос впечатления не производили, ее представителям хватало и самих себя.

 

Среди нынешних «свободных умов» имя Ницше приобрело эстетско-интеллектуалистский оттенок За исключением маргинальных представителей философствования pro doma sua, изучающих «рефлексы рефлексирующей мысли», современный читатель, добравшийся до конца, усваивает тот же набор суждений, что и нечитатель. Только воля к власти становится властью над собой, сверхчеловек не напоминает белокурую бестию или дона Корлеоне постиндустриальной эпохи, а «Бог — умер» всего лишь указывает на смену мировоззрения. Различия, как видим, в нюансе, который углубляет, расширяет, акцентирует, однако ничего не меняет.

 

Попутно заметим, что, в отличие от азиатского коллеги — Будды, на роль которого Ницше претендовал, жизненный путь немецкого философа отнюдь не напоминает «летопись достославных и сверхчеловеческих деяний». Поэтому, несмотря на борьбу с языком, единственным источником его философии остаются тексты, к каковым и обратимся.

 

«Наденем легкие сандалии»

 

Моральная философия с большой долей психологизма — вот первое общее место; беспощадная критика традиционных мировоззренческих систем — второе.

 

Что касается первого, то, как правило, его разделяют на две составляющие: практическую — собственно моральная философия — и психологическую, изучая которую, пускаются в такие глубины рефлексии и саморефлексии, что афоризмы и парадоксы Ницше становятся материалом посторонним — поводом, а то и лишним — ограничивающим спекулятивные построения. Сам же философ как психолог, пытающийся разобраться в мотивах, которыми руководствуется человек, выглядит этаким Полем де Коком рядом со своими учителями: Ларошфуко, Галиани, Стендалем, Достоевским и др. Как психологу-практику ему и вовсе недостает опыта. Вспомним разрыв с юной «обращенной» Лу фон Саломэ и П.Рэ из-за интриг сестры, или мнение Ницше о Лу и ее о нем. Из всей психологии остается одно лишь положение о «воле к власти», да и оно, при внимательном рассмотрении, возникает из «логической бессовестности на базе мимоходом и небрежно понятой метафизики» (Шпенглер).

 

В целом моральная философия сводится к негативным утверждениям. Так, человек — это путь к сверхчеловеку, сверхчеловек — высшее существо вне рамок существующих представлений, то есть указание способа движения и направления сводится к отрицанию — «апофатическому» методу познания, известному практически во всех религиозных системах (например, у Дионисия Ареопагита, суфиев и в индуизме).

 

Куда ж нам плыть?»

 

По ту сторону добра и зла и за творцом «веселой науки». Туда, где зло, совершаемое сверхчеловеком, — это добро, а добро Заратустры — это тоже добро. Этот «дивный новый мир» Ницше умудрился не увидеть вокруг себя, посчитав принятую общественную мораль присущей каждому индивиду. Но, «увы» или «ура», в конце XIX века уже не существовало традиционализма, и моральные ценности старых систем оставались или на бумаге, или как реликт среди «невинных душ». И новое добро сверхчеловека как нельзя лучше ложилось в выстраивающиеся идеологические системы: в национал-социализм по Элизабет Ницше, в социализм по Шпенглеру, в антропософию по Штейнеру, в «пофигизм» на бытовом уровне философствования.

 

Легко было критиковать христианство, зная его лишь в форме лютеранства, ислам, не зная его вовсе. Еще легче было заменить «метафизические мили» «психологическими километрами». Иными словами, на той стороне добра и зла найти истинное добро и зло, так и не определив его, но отбросив старые представления, ибо они связывали.

 

Выпав из социальной среды, можно было отрицать иерархию и равенство, утверждать свободу и «аристокрацию» духа, предрекать идеальное государство Платона с позиций «дарвиниста», «физика» и «диетолога», не зная ни физики, ни физиологии, то есть опять же оперировать общими местами. Возможно, из окна ученого кабинета жизнь и кажется голубовато-розовой, но имеет ли смысл нападать на циников или Сократа, да еще с моральной точки зрения, не потолкавшись на агоре. Но именно это и случилось с Ницше. Внешнее — тонкий флер приличия, этот цветной витраж, украшающий неприглядную жизнь— было воспринято за реальное содержание.

 

«Война всех против всех» (Гоббс) уже давно шла в подполье, и как раз в XIX веке традиция и культура еще мешали ей стать нормой жизни. Потаенная мечта среднего человека пожить без прошлого и нашла свое воплощение в утилитарном, поскольку была заявлена цель, учении певца Заратустры. В своем пределе Ницше сомкнулся с Марксом: и тот и другой хотели, чтобы философия изменила мир, потому что он им не нравился.

 

Певец жизни, Ницше наслаждался пением — своим стилем, но так и не смог насладиться жизнью: она обидела его, отказав в здоровье. Певец истинного Христа (по Свасьяну), он не терпел христианства: оно умаляло его. Он хотел быть человеком новой морали и по-донкихотовски кидался на призрак старой. Словом, Ницше делал то, что в грубой форме стали делать массы несколькими десятилетиями спустя. Непонятый в свое время, растиражированный как новый учитель чуть позднее, он сказал то, что хотели услышать многие, и именно в той форме, которая, оказавшись оригинальной до вычурности, не обязывала напрягаться.

 

Феномен Ницше в том и состоит, что его голосом философия впервые запела шлягеры. Некоторое время они раздражали слух привыкших к классике, но, выйдя на улицу, обречены были возглавить хит-парад.

 

— Так что же? не читать?

—Напротив. Ведь и Диоген Лаэртский заблуждался, считая «большой ошибкой — приписывать варварам открытия эллинов: ведь не только философы, но и весь род людей берет начало от эллинов».