София Сарьян, Армения              Главный хранитель фондов дома-музея М. Сарьяна

 

Русский поэт Осип Мандельштам и армянский художник Мартирос Сарьян встретились в 1930 году, в Армении. Но можно предположить, что они могли знать друг о друге уже давно. В начале 1910-х годов на страницах петербургского литературно-художественного журнала «Аполлон», в котором не раз печатались статьи, переводы и стихотворения О. Мандельштама, часто упоминалось имя М. Сарьяна как одного из активных участников художественных выставок «Мира искусства». А в 1913 году в журнале была опубликована первая монография о раннем творчестве Сарьяна, написанная Максимилианом Волошиным, с которым Мандельштам часто и близко общался.

Мандельштама и Сарьяна формировала единая художественная среда, эпоха новаторских исканий в русском искусстве, когда, скованное канонами академизма, оно искало новых путей, новых средств, способных выразить новое миросозерцание. Огромные перемены в общественной жизни и материально-техническом опыте человечества вели за собой изменение художественно-философских концепций. На смену предметному, конечно-результативному художественному мышлению шла новая эстетика, согласно которой мир представал незавершенным, длящимся процессом становления, формирования, объединяющим цепи событий, связанных друг с другом многопланово и широкоохватно. Это побуждало художника вглядываться в подвижный, на глазах меняющийся мир, сопоставлять конкретный факт и мечтательное видение, повседневный мотив и лирическое переживание. Такая образная система резко увеличивала значение ассоциативного мышления, часто приводила ко взаимопроникновению разных видов искусства: поэзии и музыки, живописи и поэзии, музыки и живописи.

Повышение значения субъективного восприятия действительности приводило к появлению мночисленных «изм»-ов и течений, которыми так обильно расцвело XX столетие. Кто-то был символистом, кто-то акмеистом, но главным было не утратить искренность, прочувствовать глубоко, с помощью формально-стилевых средств воплотить в творчестве свое непосредственное видение мира, не утратить нравственный смысл и жизненное наполнение художественного образа. Как писал Мандельштам:

 

И если подлинно поется

И полной грудью, наконец,

Все исчезает — остается

Пространство, звезды и певец¹.

 

«Современные течения вообразили, что искусство… может быть разложено на средства изобразительности, тогда как оно складывается из органов восприятия», — писал Б. Пастернак. И самым важным из этих органов для певца нового времени оказывался глаз. «Глаз — есть орудие мышления», — писал Мандельштам. «Художник должен не просто смотреть на природу, на мир, он должен уметь видеть», — говорил Сарьян. Есть у него небольшая картина 1907 года под названием «Комета», где в центре композиции стоит фантастическое существо с одним глазом. Оно вглядывается, прислушивается и внемлет внезапно отраженному в озере следу кометы. «Это свидетель вселенских явлений, которому ведомы космические тайны. Это поэт. Это я», — пояснял художник. Откинув все привычное обычному взгляду, уйдя на лоно природы, живущей своей тайной жизнью, желая постичь окружающий мир и свою причастность к нему, художник оказался в той стихии мышления древнего человека, когда, по определению Мандельштама, «видеть, слышать и понимать — все эти значения сливались… в одном семантическом пучке»². Несмотря на глубокий смысл, в картине все просто и ясно, как в детском рисунке, ибо «всевидящее око» конструирует мир из самых простых элементов: глинобитный домик, озеро, дерево, стоящие фигуры человека и газели. И вновь вспоминаются строки Мандяельштама:

 

Только детские книги читать,

Только детские думы лелеять,

Все большое далеко развеять,

Из глубокой печали восстать.³

 

В детском взгляде на мир есть великая непосредственность, есть место фантастике, сказке, есть возможность прорваться к самой сути явлений, сопоставить ранее несопоставимое, без учета установленных взрослыми правил. В этом ключе написан ранний цикл Сарьяна «Сказки и сны» (1904-1907), который, кстати, так запомнился Мандельштамам при встрече в Армении: «Были мы потом у Сарьяна в мастерской. Кажется, он показывал тогда свой «голубой период» — с тех пор прошло почти сорок лет, но такие вещи обычно запоминаются».⁴

Мандельштам, который обладал, по выражению своей супруги Надежды Яковлевны, «историософским сознанием», сумел постичь характер, нрав, историю и судьбу армянского народа так глубоко и проникновенно, как это удалось Сарьяну, пытавшемуся познать и связать со своим временем утерянную в перипетиях истории национальную характеристику и своеобразие родного народа. Стихотворный цикл книги Мандельштама Армения предваряют строки:

 

Как бык шестикрылый и грозный,

Здесь людям является труд…

 

Бык предстает не только библейским существом, которое, как заметил Г.И. Кубатьян, можно видеть на древних барельефах Сюника⁵, но и выступает как символ труда народа-земледельца, знакомого со всеми трудностями обработки земли. Сам будучи сыном земледельца, Сарьян писал: «Крестьянин концентрирует в себе опыт тысячелетий, многовековую мудрость. Обработка земли — великая наука, великое искусство. Поэтому необходимо глубоко постичь историческое значение этой великой науки, увидеть ее во всей многогранности: в совокупности пройденного данным народом пути, его исторической судьбы, географической среды его обитания и созданной им культуры»⁶. Тем самым образ быка или вола, связанный с земледельческим трудом, не случайно был дорог художнику и не раз появлялся в его картинах («К роднику» (1909),»Буйвол» (1922),»Горы. Армения» (1923),»Арагац» (1925)). В своей трактовке этого образа Сарьян сумел соединить как, по определению Г. Кубатьяна, одухотворенного быка, хоть и без крыльев, так и вола, занятого тяжкой повседневной работой. Когда просматриваешь эти работы, вспоминается и продолжение упомянутого четверостишия Мандельштама:

 

И, кровью набухнув венозной…

 

Этот тяжкий труд армянский народ пронес через тысячелетия, передавая навыки и умения из поколения в поколение, и дошел до наших времен. Последняя строка:

 

Предзимние розы цветут, —

 

содержит апелляцию к понятиям времени и красоты. Если еще вспомнить, что, по Мандельштаму, армянский народ живет по солнечным часам, какие он видел на развалинах Звартноца «в образе астрономического колеса или розы, вписанной в камень», то розу можно понять как символ искусства, т.е. непреходящей красоты. А эпитет «предзимние» может означать, что народ в течение своей долгой истории, истории могущества и потерь, истории расцвета и падения, в достаточной мере утратил свою былую силу, однако это не мешает цветению, т.е. созданию памятников культуры, хранящих вечную красоту. И наконец, синтезом этих размышлений становятся строки первого восьмистишия:

 

…Плечьми осмигранными дышишь

Мужицких бычачьих церквей.

 

Эти строки буквально иллюстрирует работа Сарьяна «Церковь Кармравор VII века. Аштарак» (1956).

Интересно, что именно аштаракская церковь Кармравор вызвала такой восторг у поэта: «Но там же купол, купол. Настоящий! Как в Риме у Петра… Кому же пришла идея заключить пространство в этот жалкий погребец…». Погреб тоже связан с мужиком и быком. Недаром в картине Сарьяна соотнесены глинобитная лачуга и церковь. А выраженную здесь идею о народном, местном происхождении армянских церквей Сарьян пронес через долгие, трудные годы: запрет вероисповедания, атеизм… Тема церквей была запретной, и в период посещения Мандельштамом церкви Кармравор двери ее были заколочены: «Дверь — тише воды, ниже травы». Сарьян же смог обратиться к этой теме намного позже, в период хрущевской оттепели, в 1956 году, когда это было уже возможно. Недаром смысловым центром композиции картины является открытая дверь и входящая в нее женщина в белом платке.

Тем самым эпитет «мужицких, бычачьих», как отмечал Ст. Рассадин, «не просто наитие… За ней — история…»⁷. Однако не «бог весть как ухваченная пришельцем»⁸, а имеющая под собой определенное основание и знание. Еще в 1906 году в статье «Воспоминания об искусстве» М. Сарьян писал: «…Армения не была столь богатой страной, чтобы могла приглашать мастеров из других стран для строительства храмов, и я думаю, что армянский народ сам строил свои храмы рукой своих мастеровых и зодчих, обладающих тонким вкусом»⁹. Если вспомнить, что, как замечает П. Нерлер¹⁰, круг общения Мандельштамов в Армении не был широким из-за языкового барьера и Надежда Яковлевна жаловалась, что людей они знали мало, то можно предположить, что кроме Александра Таманяна и молодых архитекторов, увлеченных лекциями и исследованиями Тороса Тораманяна, Мандельштаму мог поведать о методе строительства армянских церквей еще и Сарьян, с которым они, возможно, ездили в Эчмиадзин и Звартноц.

Позволим себе высказать предположиение, что об этом свидетельствует сохранившийся черновик письма художника к [Надежде] Яковлевне. В семье Сарьяна помнили о переписке Мастера с Мандельштамом, но в силу постигшей поэта участи было запрещено поддерживать какую-либо связь с ним, и письма не сохранились. Однако это единственное, по ошибке (или, возможно, умышленно) адресовано Марии Яковлевне. Подобного адресата среди друзей и знакомых художника установить не удалось. С первых же строк становится ясно, что это теплое письмо — звено переписки. Хоть написано оно в 1936 году, в нем вспоминаются минувшие события. Можно определенно проследить названия мест и факты, упоминавшиеся в армянских стихах и прозе Мандельштама. Так, Сарьян пишет: «Глубокоуважаемая Мария Яковлевна! Большое Вам спасибо за внимание, получил Ваше письмо и в первую очередь вспомнил нашу поездку в Эчмиадзин и Звартноц к одному из замечательных памятников седьмого века, затерявшегося в виноградниках. Как было приятно после осмотра памятника наброситься на виноград и студеную воду из колодца, так было просто и хорошо»¹¹.

У Мандельштама читаем:

 

А в Эривани и в Эчмиадзине

Весь воздух выпила огромная гора…

 

И уже упоминавшийся эпизод из прозы: «…я находился в среде народа, …живущего …по солнечным часам, какие я видел на развалинах Звартноца…».

А «эрзерумская кисть винограду», в противовес «в груди роковому колотью», как некоторая живительная услада, становится символом поэтического вдохновения. Упоминая свой «разряд» — судьбу ссыльного поэта, Мандельштам мысленно обращается к А.С. Пушкину («Чудный чиновник без подорожной…»), вспоминает обстоятельства его путешествия в горы Кавказа. Так возникает ассоциация с «Путешествием в Арзрум». Более того, как отмечает Н.А. Гончар-Ханджян, помимо армянских стихов, образ винограда встречается также в стихотворении Мандельштама «Батюшков», написанном уже после возвращения из Армении:

 

Только стихов виноградное мясо

Мне освежило случайно язык¹².

 

Здесь вполне можно согласиться с Г.И. Кубатьяном в том, что «замороженный виноград», как аналог остановленного времени, имеет автобиграфическую основу и является синонимом временной потери стихотворной речи и долгого молчания поэта¹³. А Надежда Яковлевна прямо упоминает: «После долгого молчания стихи вернулись к нему в Армении и уже больше не покидали…».¹⁴

По-видимому, «эрзерумская кисть винограду» повлияла также и на творчество Сарьяна: в своем письме художник пишет о намерении приступить к созданию картины «Встреча А.С. Пушкина с телом А.С. Грибоедова в горах Армении в 1828 г.»: «На днях думаю поехать в места, где проезжал Пушкин, и сделать несколько этюдов для картины [на тему] «Путешествие в Арзрум» и встреча его с телом Грибоедова»¹⁵. Отметим, что Сарьян почти не обращался в своем творчестве к историческим фактам, событиям, сюжетам. И быть может рождение этой картины связано с общением художника с Мандельштамом… Эту работу Сарьян выставил в 1937 году в Художественном музее Еревана на выставке «Пушкин в изобразительном искусстве», посвященной 100-летию со дня смерти поэта.

Далее в письме Сарьяна упоминается курорт Арзни. «Надо сказать, что в Арзни я не смог отдохнуть и принужден был из-за зубной боли вернуться в город…»¹⁶. У Мандельштама читаем:

 

Захочешь пить —

Там есть вода такая

Из курдского источника Арзни…

 

В своем письме Сарьян упоминает также вопрос о «денежной путанице», а Мандельштамы, как известно, жили бедно, нуждались, особенно после ареста поэта в 1934 году.

 

В наблюдении и постижении Армении глаз Мандельштама — «хрусталик кравчей птицы», оказался удивительно близок глазу Сарьяна. «Смотреть глазами и видеть сердцем», — говорил художник. Вспомним также, что побывавший в Армении годом раньше — в 1929 году, Андрей Белый писал: «Я видел Армению — два уже дня и увидел впервые в полотнах Сарьяна; их вынес позднее на улицу, в поле, чтобы там развивать мне преподанное мастерство: уметь видеть»¹⁷.

Вслед за Г. Кубатьяном¹⁸ и Л. Мкртчяном¹⁹ отметим, что слово Мандельштама удивительно живописно, изобразительно, красочно.

 

Окрашена охрою хриплой…

 

Отчего охрипла охра? Скорей всего от сильного солнца. При всей «скудости природы», где глинистая земля обожжена солнцем, много камней и мало воды, а значит и зелени, армянская природа наделена «самыми главными», «с полдюжины», т.е. основными чистыми несмешанными красками, которые при сильном освещении приобретают яркость, пестроту столь сильную, что оглушают и слепят, приводят весь пейзаж Армении к двум цветам:

 

Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло,

Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра…

 

И в другом стихотворении:

 

Лазурь да глина, глина да лазурь…

 

Природа Армении окончательно подвела Мандельштама к выздоровлению «от безвредной чумы наивного реализма», сетчатка насытилась светотенью, хрусталик глаза нашел «достойную аккомодацию» с ранее знакомыми картинами французов, соединив их с «солнечной и сгущенной действительнстью». Возможно, именно с этим и связано неожиданное возникновение главы «Французы» в «Путешествии в Армению». И чтобы лучше понять мысль Мандельштама, обратимся к следующим словам Сарьяна: «Импрессионисты исходили из очень простой вещи — солнечный свет и освещение предмета… Солнечный свет для них был средством выражения человеческого восторга и упоения, человеческой красоты. Это открытие явилось великим шагом в развитии мирового искусства. С ним связано появление в живописи «свободного» света, многообразного, яркого, открытого, светообильного цвета»²⁰.

Восприятие и описание ландшафтов Армении Мандельштамом определенно напоминает такие картины Сарьяна, как «Полдневная тишь» (1924), «Газели» (1926).

Не соглашаясь с предположением Гаяне Ахвердян, что в образе «рисующего льва» поэт мог иметь ввиду Сарьяна²¹, согласимся скорее с Г.И. Кубатьяном в том, что лев, так же как синица и зверушки-дети, связан с барельефами и миниатюрами средневековой Армении, сочетавшими в себе чистоту красок и простоту детского рисунка. Вспомним строки Мандельштама:

 

Ты розу Гафиза колышешь,

И няньчишь зверушек детей…

 

Или же другие:

 

Ах, Эривань, Эривань, иль птица тебя рисовала,

Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала…

 

Здесь уместно вспомнить, что в стиле средневековых армянских книг был создан Сарьяном форзац антологии «Поэзия Армении» — книги, ставшей первым знакомством русской публики в начале XX века с многовековой культурой и поэзией Армении. Книга вышла в свет в 1916 году с пространным введением и редакцией Валерия Брюсова, в переводах таких русских поэтов, как Вячеслав Иванов, Константин Бальмонт, Александр Блок и др. Тем самым можно предположить, что Мандельштам был знаком с искусством Армении через этот сборник, и в первых трех стихотворениях его цикла обыгрывается древнеармянский художественный стиль, который перекликается с персидским искусством — «розой Гафиза».

Факты общения Мандельштама с Сарьяном скудны. Только из воспоминаний Надежды Яковлевны узнаем, что художник приходил к ним в первый день в гостиницу с целью помочь получить номер, а потом они были у него в мастерской. Однако ряд ассоциаций с творчеством Сарьяна, возникающих при чтении армянской поэзии и прозы Мандельштама, восполняет факты и возводит эту тему на качественно новый уровень, создавая параллели художественного мышления художника и поэта. Так, к примеру, трудно найти более соответствующий словестный эквивалент натюрмортам с цветами Сарьяна, чем следующая характеристика Мандельштама: «А на столе роскошный синтаксис путаных, разноазбучных, грамматически неправильных полевых цветов, как будто все дошкольные формы растительного бытия сливаются в полногласном хрестоматийном стихотворении». («Полевые цветы» (1910),»Цветы Армении» (1916), «Цветы Азии» (1915), «Цветы. Натюрморт» (1916), «Восточные цветы» (1916)). Или: «Ситцевая роскошь полевых цветов смотрела из умывальных кувшинов. Сердце радовалось их демократичной азбучной прелести». («Цветы» (1912), «Голубые цветы» (1914), «Цветы Калаки» (1914)). А как запомнились поэту маки армянских степей! «…Гуляя в высокой поясной траве, я восхищался безбожным горением маков. Яркие до хирургической боли, какие-то лжекатильонные знаки, большие, слишком большие для нашей планеты, несгораемые полоротые мотыльки…». («Мак»(1940), «Маки» (1958)). А пейзажам Сарьяна с Араратом соответствуют строки:

А в Эривани и в Эчмиадзине

Весь воздух выпила огромная гора…

Опять-таки при сильном освещении глаз видит горизонт укрупненным, выдвинутым вперед, как пишет Мандельштам: «Горизонт упразднен. Нет перспективы». И, наконец, картина Сарьяна «Долина Арарата» (1945) по своей колористической и композиционной структуре, по эмоциональному складу и образной характеристике перекликается с самым кульминационным стихотворением армянского цикла Мандельштама:

Закутав рот, как влажную розу,

Держа в руках осьмигранные соты,

Все утро дней на окраине мира

Ты простояла, глотая слезы.

 

И отвернулась со стыдом и скорбью

От городов бородатых Востока

И вот лежишь на москательном ложе,

И с тебя снимают посмертную маску.

Это стихотворение было среди тех, что записаны в специальном альбоме Сарьяна, о котором упоминала журналист Александра Пистунова: «Я увидала записи тридцатых годов — стихи Тихонова, Мандельштама, Исаакяна…»²². Эти записи хранились у художника, как память о приезде опального поэта в Армению. Как пишет Левон Мкртчян, уже в пятидесятые годы по следам Мандельштама шел писатель и публицист Илья Эренбург. «Его здесь почти никто не знает, — сказал Эренбург. — Только Мартирос Сарьян и сын Сарьяна Сарик помнят его стихи»²³. В этом же альбоме Сарьяна есть набросок мужчины в кепке с кистью винограда в руке. Рядом женщина, закутавшая рот. На заднем фоне — машина, которая была предоставлена Сарьяну как председателю по охране памятников древности.

Картину «Долина Арарата» Сарьян написал в 1945, по окончании Отечественной войны. После очередной мировой катастрофы, потрясения, человеческих потерь и слез художник, возможно, снова мысленно обратился к несравненным по глубине и трагизму стихам  Мандельштама о неминуемой и предопределенной судьбе миролюбивого, творчески активного, духовно богатого, но многострадального армянского народа.

 

1 Здесь н далее цитируется по изд.  — Осип Мандельштам. Стихотворения, проза, записные книжки.  – Ереван, «Хорурдаин грох», 1989, стр.177

² Там же, стр.36

³ Там же, стр.143

⁴ Там же, стр. 78

⁵ Георгий Кубатьян. Ворованый воздух. Статьи и заметки. – Изд. РАУ, Ереван, 2005, стр.9

⁶ М.С. Сарьян. Из моей жизни. – Москва. Изобразительное искусство, 1985, стр.80

⁷ Ст. Рассадин. После потопа или очень простой Мандельштам.// Осип Мандельштам. Стихотворения. Проза. Записные книжки.  — Ереван, «Хорурдаин грох», 1989, стр. 118

⁸ Там же.

⁹ М.С. Сарьян. Воспоминания об искусстве. //Нор кянк,  — Новая Нахичевань,  8 октября, 1906, № 15

¹⁰ П. Нерлер. «Путешествие в Армению» и путешествие в Армению Осипа Мандельштама: попытка реконструкции. //Знамя, 11/2015, ноябрь, стр. 129

¹¹ Мартирос Сарьян. Письма. Том второй. 1929-1953. Составитель и автор комментариев Р. Сарьян, — Ереван, «Тигран мец», 2012, стр. 135-136.

¹² Осип Мандельштам. Стихотворения, проза, записные кижки.  – Ереван, «Хорурдаин грох», 1989, стр.125

¹³ Георгий Кубатьян. Ворованый воздух. Статьи и заметки. – Изд. РАУ, Ереван, 2005, стр.27-28

¹⁴ Осип Мандельштам. Стихотворения, проза, записные кижки.  – Ереван, «Хорурдаин грох», 1989, стр.78

¹⁵ Там же, стр. 136

¹⁶ Мартирос Сарьян. Письма. Том второй. 1929-1953. Составитель и автор комментариев Р. Сарьян, — Ереван, «Тигран мец», 2012, стр. 135-136.

¹⁷ Андрей Белый. Армения. — Ереван, «Хорурдаин грох», 1985, стр. 31

¹⁸ Георгий Кубатьян. Ворованый воздух. Статьи и заметки. – Изд. РАУ, Ереван, 2005, стр. 21

¹⁹ Левон Мкртчян. Слепой, но не настолько. – Ереван, 1998, стр. 220-221

²⁰ Сарьян об искусстве.  – Ереван, «Советакан грох», 1980, стр. 90

²¹ П. Нерлер. «Путешествие в Армению» и путешествие в Армению Осипа Мандельштама: попытка реконструкции. //Знамя, 11/2015, ноябрь, стр. 137, комментарий 61

²² Александра Пистунова. Книга книг.  —  Москва, «Советская Россия», 1983

²³ Левон Мкртчян. Слепой, но не настолько. – Ереван, 1998, стр. 220