В поисках местонахождения декабрьского концерта Севы Гаккеля мы бродили по снегу и льду в темноте среди кирпичных корпусов бывших складов неподалеку от железнодорожной линии в сторону Москвы. Пригласив нас на свое очередное выступление сезона уже под солнцеворот (первое пришлось пропустить из-за обязательного карантина после приезда в Петербург), Сева объяснил, что мероприятие произойдет у Лиговского проспекта в неком внутреннем городе в городе, немного в духе Апраксина Двора. Обойдя все корпуса, мы наконец нашли Севин: мужики у входа в здание, лишенное вывесок, сообщили, что если мы ищем клуб «Ионотека», то это он и есть.

Мы еще стояли снаружи, когда зазвучали первые ноты. Возникло ощущение, что за дверью играет «Аквариум» семидесятых: та же живая неоформленность. Звучание, которое могло бы казаться архивным, затерянным, показывает себя свежим, целым, невредимым. Ну и чему удивляться? Сева ведь как минимум второй по значительности участник в создании музыкального лица «Аквариума». Пока Гребенщиков продолжает доказывать свою способность осовремениться, кто-то должен заниматься той волной неменяющегося бытия, которая изначально являлась главной благой вестью, отличающей группу.

В помещении, похожем на сочетание бара и хлева, не менее темном, чем сама ночная улица, опознали на сцене Севу – Великого Гаккеля – после интервала в десять лет. Виолончели не видать. В Севиных руках электрогитара. Еще один гитарист, виртуоз Антон Спартаков составляет с ним выразительную пару, помогающую раскрыть неповторимость каждой песни.

Дело в том, что Сева после многолетней поддержки – в качестве музыканта и организатора – песен других авторов вдруг начал сочинять собственные, и их уже набралось достаточное количество, чтобы составить автономную авторскую программу. Сева — известная личность, и многие давно знакомы не только с его биографией, но даже с биографией его семейного клана. Хотя бы приблизительно. Образы дореволюционных авиаконструкторов и постреволюционных белогвардейцев словно витают вокруг него. Многие знакомы также и с его отношением к жизни: смесь высокого честолюбия и щедрой открытости, стойкой неуязвимости и непреходящей ранености. Помогает друзьям, мечтает, хотя бы временами, обнаружить и поощрить новый талант, как это получилось с Цоем и прочими… И вот это все внезапно стало песнями. Абсолютно стопроцентно можно слышать и чувствовать, что да, это он, Сева. И совершенно понятно, о ком эти разные песни — о каких женщинах или о каком друге, сыгравшем поворотную роль в Севиной жизни, о ком поется сейчас: «У тебя новый сюртук, но он тебе не по плечу».

Сам Сева, как тоже хорошо известно, замечательно поет собственные песни, и новые его сочинения кишат одухотворенной поэзией. Известный теннисный игрок ловко играет словами — в том числе английскими, отсылающими к западной рок-классике. Видимо, ему нравится, что он может себе такое позволить. У Севы глубокое чувство иронии относительно себя и своих занятий в роли песенника — как и, впрочем, относительно всех своих занятий — но на самом деле он прекрасно знает себе цену. И другие ее тоже знают. Если же, о чем он предупреждает собравшихся, он иногда и забывает какие-то слова, помнит-то гораздо больше, чем забывает.

И он со скрупулезной придирчивостью относится к своему музицированию. Когда аккорды песни «Я не хочу лицемерить» звучат с недостаточным совершенством — возможно, из-за влияния холода на инструмент — он дважды останавливает игру и настраивает гитару в течение длительного времени, объясняя публике: «Извините, это не та песня, которая может звучать не так, как она должна».

Песня о любви. О любви, которая как-то не складывается. Заботы о настройке оправданы. Из-за сцены валят свежие порции сухого льда, и в расползающихся клубах песня наконец складывается, и даже очень — без лицемерия, без фальшивых оборотов.

Между песнями Сева трет руки, чтобы согреть их. «Здесь, по-моему, вообще не топят, – отмечает он. — Ничего. Вы себе не представляете, как здесь холодно. У Вас руки в карманах или где-то еще.» Ему на сцену приносят горячий чай. «Какие напитки Вас вдохновляют?» – спрашивает дерзкий человек из зала. «Пуэр,» – отвечает Сева своим неповторимым мягким голосом. Он чудом справляется.

После песни, уместно, видимо, выбранной последней за счет заключительного прощания с неким лирическим антигероем («Нужен срочно билет, one way ticket, ticket to ride…never come back»), критик Александр Кушнир — пришедший на концерт с опозданием из-за собственной презентации в Доме Книги, где продается его пока еще свежая монография о Майке — просит о продолжении. «Вы же опоздали. Мы теперь можем только повторять,» – говорит Сева. Кушнир настаивает – хотя бы на бис! – и получает поддержку из зала. «Кто же так просит?» – говорит Сева. Но бис все-таки будет. Сева начинает рассказывать о вулканах.

Сразу понятно, что речь пойдет именно о той песне. О песне, отметившей обращение Севы к песенному творчеству десять лет назад, песне, к которой он снимал клип в те дни, когда мы виделись с ним в прошлый раз. Извержение исландского вулкана Эйяфьядлайёкюдль было воспринято Севой как «явно апокалиптический момент. Никто не знал, чем это кончится. То есть могло кончиться прямо так, а может быть это было только начало, и вслед бухнут все вулканы… Если кто помнит, тогда нарушилось сообщение между Европой, Америкой и Азией. Группа «Аукцыон» как раз застряла по дороге где-то там в Европе и не смогла долететь. То ли из Америки сюда, то ли отсюда туда. Неважно.»

«Это примерно так же, как вот сейчас никто не знает, чем кончится этот несчастный COVID, – отмечает Сева. — Кончился ли он. Хотя у меня есть антитела. То есть если кому-то надо, я могу сейчас дать молоточки, всякие параферналии, могу предложить немножко антител. Я переболел, на самом деле, каким-то образом — ну Бог с ним.»

Вдруг представляется, что именно так оно все и происходит: пока в мире суетятся по поводу вакцин, Сева спокойно посылает верные антитела прямо в зал, прямо в слушателей.

В 2010 году у нас тоже было апокалиптическое чувство, и не только от исландского вулкана. Старались бороться. А Сева ответил на свое тогдашнее чувство тем, что написал весело-мрачную песню, посвященную вулкану, и собрал всю многосотенную петербургскую рок-интеллигенцию, чтоб исполнить песню хором для клипа. В тот раз Сева признал, что любой малейший проект, который он затевает, странным образом всегда превосходит его ожидания.

Сотворение клипа «Эйяфьядлайёкюдль» послужило изрядным поводом оценить, что Сева и впрямь знает всех, а все знают Севу. Но песня в самом деле психологическая. То, что при нелюбви Севы к курению участники снова и снова выдувают виртуальный дым, похоже на проецирование сублимированных желаний на ряд альтер эго. Когда поются такие строчки, как «ты так красиво начал, но не довел до конца», «ты вселил в нас надежду, но ее не оправдал», «пристегни ремень, возьми себя в руки, наканифоль свой смычок», можно предполагать, что так Сева посылает упреки и призывы одновременно, скажем, себе самому и прочим рок-кумирам, как ранее – спящим вулканам. Причем такую полемику каждый может повторить за себя и от себя.

Вот и в заключение программы Сева спел именно вулканическую песню, а потом поставил клип, который остался таким же жутким, как запомнился. Когда в последних кадрах толпа рокеров кидает вверх карточки, на которых обозначено название вулкана, после чего дым скрывает всех из вида, у меня снова, как при первом просмотре, возникло чувство безнадежной, бесследной пропажи всего, ради чего эти люди жили. Вся эта сложившаяся вторая культура была словно призвана на групповой зачет и самоуничтожение, на сожжение всего, что должно было остаться в прошлом.

Действительно, тот нулевой, десятый, год был чем-то аналогичен теперешнему двадцатому. Как много из того, что происходило и существовало тогда, сгорело, освобождая место для будущего, и как стремительно это вновь повторяется! По-другому, но как бы по тогдашним следам. Снова кто-то и что-то проскакивает в будущее, а другое нет. И снова разные люди стараются управлять этими процессами по-своему.

Слава Богу, что композиторская карьера Севы не остановилась на песне о вулкане. И пусть он еще дальше воплотит в музыке ту потрясающую жизнеутверждающую силу, которой наделен. Пусть сознание того, что он любим, не даст ему о чем-либо пожалеть, пусть служит источником антител вечно.

 

* * *

На следующий день мы были приглашены Кушниром на его лекцию в элитном винном клубе на канале Грибоедова. Хотя Апраксина ставит под сомнение многое из написанного Кушниром в его книге о Майке, когда критику неожиданно пришло в голову предложить ей десятиминутное выступление на тему формирования ленинградской рок-культуры, она согласилась, почувствовав, что это может служить хорошим поводом озвучить определенные мысли.

«Я начну с затяжного конца эпохи ленинградской рок-музыки, – объясняет Кушнир, — со смерти Курехина в 95-м году. А потом Вы можете начать с начала, с 74-го года. Это будет лекция для людей, которым сейчас около сорока и которые понятия не имеют, откуда вся эта музыка произошла.»

Для отборной публики, собравшейся за столом с облагороженными вариациями на тему напитков рок-эпохи — от лучшего импортного порта до кальвадоса — Кушнир ставит видеозапись, перекупленную у финского видеоархива за бешеные деньги: выступление Курехина и его группы «Поп-Механика» на фестивале в Хельсинки. Кушнир объясняет, чем этот концерт оказался скандальным. А год спустя после него еще молодой авангардист скоропостижно скончался. Триумф Курехина — в чьей способности удивить бывалый люд некий финн на пресс-конференции выразил провоцирующие сомнения — в том, что после последнего нападения на публику залпами кетчупа в зале не осталось ни единой души. Никто, тем не менее, как с явным удовольствием подытоживает Кушнир, не потребовал возвращения денег за билеты.

По сравнению с этим тематика выступления Апраксиной гораздо невинней. Убедившись, что знатоки вин в элитном клубе действительно ничего не знают о ленинградской рок-музыке, она решает начать с самого понятного – с описания времени, когда то, что мы сейчас называем рок-культурой, уже имело огромное влияние, но отечественная рок-музыка при этом еще не сложилась. Зато были молодые люди. И были музыкальные инструменты — там, где родился «Апраксин блюз», были акустические гитары, пианино, старинный китайский барабан, маракасы. Из таких элементов каждый делал, что мог.

«Апраксин Двор — это сейчас Апрашка, это Бог знает что, это торговля, – говорит Апраксина. — Вы знаете, тогда это было тишайшее место, никому не известное вообще. Если я ехала с работы на такси, таксисты даже не знали, где оно находится. Я им говорю: «Апраксин переулок». Они говорят: «А где это?»… Такое сейчас просто невозможно представить. И на улице было очень спокойно. На переулке не было ни одного магазина на всем протяжении от Садовой до Фонтанки! Место вызывало чувство личной территории. Приятно было и выйти из дома, и войти, и сходить в магазин, когда есть нужда.»

Публика оживляется. Про магазины – это понятно, интересно.

«Это даже и не была компания — приходили и уходили, и часто не представлялись вообще… Так получилось, что стали появляться люди похожей направленности. В это время практически любой молодой человек не представлял себе будущего без участия в этой рок-культуре, без близости, без причастности к ней, какой-либо. Кто-то, может быть, хотел просто хорошо ее знать: названия западных групп, песен, имена участников, и так далее. Но в основном люди тешили себя иллюзией, что они могут стать такими же крутыми, несмотря ни на что, и они пробовали быть такими, пробовали во всем, что удавалось.»

«Часто кто-нибудь говорил, чаще девушки: «А по-русски умеешь?». А мальчики ещё не знали, можно ли что-то петь по-русски, не краснея. Поэтому в итоге появляется, например, «Аквариум», который поет по-русски, и поет очень интересные вещи… С этого и начался процесс взаимного подогревания. Тут и Майк, тут «Аквариум», тут и слушатели есть всегда: хотя бы два-три человека, когда Гребенщиков зайдет по дороге из «Сайгона» в Университет или наоборот. Здесь географически очень удачное пересечение. Люди просто заходят по дороге, а, зайдя, обнаруживают, что в квартире уже сидит несколько человек. Аудитория! Те, на ком можно себя попробовать, к кому можно обращаться. Вот так это место, эта географическая точка сыграла свою роль, оставила отпечаток на нашей рок-культуре.»

Сразу после блиц-выступления мы откланиваемся, пока Кушнир ставит известную запись телепрограммы о рок-фестивале в Тбилиси в 1980 году и начинает повествование о скандальном концерте «Аквариума» там. Да, это было. Да, это стало историей, сгорело. Но та жизнь, которая не обязательно фиксируется вспышками громких, дымящихся событий, продолжается. Эпоха не кончилась, не кончится. Это все вопрос определений, и эти определения всегда были проще, чем могло бы казаться.

Продолжим друг друга подогревать. Найден источник, обнаружены средства для выработки простейших, мощнейших антител. Снова открыт путь к эпохе, настроенной с совершенством любви.