Верно говорится, что всё новое — просто хорошо забытое старое. Человек способен манипулировать чем угодно, включая не только внешний мир, но даже собственное тело и сознание. И тем не менее, перекраивая себя вплоть до глубочайших инстинктов в соответствии с малейшим колебанием последнего тренда, он в существе своём остаётся точно таким, каким был и сотни, и тысячи лет назад, благодаря чему не перестаёт прекрасно понимать и разделять чувства персонажей древности и озадачивать себя теми же вопросами, какие волновали их. И иногда, в придачу, принимать возникающие у него в ответ идеи за нечто совершенно новое и никому ранее неведомое.

Иллюзия новизны сродни иллюзии познаваемости.
Усиленный акцент на разработку этих видов иллюзорности составляет центральный признак того, что мы по привычке продолжаем именовать «нашей цивилизацией».
Однако растущая многослойность иллюзорности не заменяет сути реальности, хотя помогает, безусловно, обособить и укрепить убеждённость в собственном отличии (и даже превосходстве) от тех, кому повезло, с нашей точки зрения, меньше — кому довелось жить преимущественно в рамках традиционных, не располагающих к нововведениям определений.

 
Тем не менее и наш гордый, оторвавшийся от всех корней, либерализовавшийся современник вполне способен, слушая Баховские «Страсти», к примеру, понять, что их автор свободно владел приёмами джазового авангарда и атональной музыки, изобретённых веками позже, чем он мог бы с ними познакомиться. Причём владел получше, чем их создатели. Сотня лет понадобилась только на то, чтобы новаторство «отжившей» музыки Баха, значительно превосходящее новаторство той, которая в свой момент её оттеснила, было признано очевидным. А сейчас, по прошествии ещё более внушительного срока, этот авангардный резерв не менее далёк от готовности быть исчерпанным, чем при жизни композитора.
Почему же современники и ближайшие потомки И.С. Баха обошли эту явную революционность вниманием? Почему им оказалось так сложно заметить то, что для нас, сегодняшних, выглядит не вызывающим сомнений, само собой разумеющимся? Что мешало? Не в том ли дело, что для Баха изобретательство, оригинальность, достижение рекорда, первенство-лидерство никогда не являлось самоцелью? Что это его заботило меньше всего? Что его находки и открытия, его резкий прорыв за пределы знакомого и привычного не кричат о себе, не выдвигают себя на почётное или хотя бы заметное отдельное место? Что самые новые средства и формы его искусства так же добросовестно выполняют своё служение общей цели, как и все прочие — благодаря чему и новые средства не выглядят вызывающими, слишком отвлекающими на себя, и прежние избегают устаревания, оказавшись на равных с новичками?

Нет, виновата не неспособность заметить — виноватым оказывается всегдашнее нежелание различить новизну, если она является не под намеренной вывеской новизны, не под покровительством шкалы вычислений — шкалы, воспитывающей лимиты рефлексов нашего восприятия, настроенного получать желаемый максимум без внутренней реформации и трансформации, а потому довольствующегося сравнительно-познавательными степенями.
Но для тех, кто не делит реальность, новое ничем не отличается от старого, когда перестаёт быть объектом стремлений, когда старое перестаёт быть механическим повторением. Поэтому нет причин окончательно сужать мир до познаваемости. Познанность — слишком короткое мерило для безграничного.

— Т. Апраксина