Франц Камин – плодовитый американский композитор и писатель, внежанровые музыкальные и

литературные произведения которого взращиваются на структурных принципах, взятых из математической и научной теории, медитации и эзотерического ритуала. Исполнительская сторона его творчества базируется на технических приёмах, включающих запланированную импровизацию и систематизированные случайности, звуковой фон среды, продержанную тишину, марионеток, хореографию и декламацию прозы и звуковой поэзии.

С середины шестидесятых он становится организатором авангардистских концертов и акций, паралельно сотрудничая с поэтами, скульпторами и композиторами в совместных творческих проектах. В восьмидесятых был издан первый из написанных им романов. Ф.Камин выпустил также серию записей, сочетающих декламацию и экспериментальную музыку.

В предлагаемом сочинении Ф.Камин делает попытку представить себе волнующую жизнь молодых советских композиторов-новаторов в ранние годы социалистической эры. Сам автор предстаёт в роли воображаемого Шостаковича.

 

 

Однажды, когда я был Шостаковичем – воспоминания преследуют меня до сих пор – рано, во время самого экспериментального периода, где-то перед 2-й или 3-й симфонией (они были экспериментальны, да, но я был молод и при оказиях интересовался осуществлением вещей куда более радикальных, чем любая из них), я решил дать лекцию-демонстрацию, которая бы начиналась с двух математических нелепостей – псевдопарадоксов, в действительности, – которые бы изображались соответствующими чертежами и формулами с помощью мела на большой чёрной доске, и всё это имело бы отношение к матрасам (или матрасоподобным формам). Я думал об этом в терминах Музыки… в таком роде, что Музыка есть “место в уме”, и что при соответствующих условиях в эту область может входить что угодно и неким загадочным образом делаться предметом музыки дня… итак, я думал об этом как о концерте.

Я выбрал партнёром (чтоб было с кем “делить” свой концерт, так это делалось в те времена) своего знакомого, который был куда более типичен, куда консервативней меня. Возможно, Юлия Мейтуса, до его нашумевшего “На Днепрострое”. Или, может, это был Мосолов до своего “Балета машин” – и затем скандального поведения в ночных клубах – последовавшей угрозы Сибири – и потом он устремился прочь в Америку (думали мы). Или даже Кабалевский… Мне уже не вспомнить… “Некто” со своей хорошенькой молоденькой женой и 4-летним ребёнком, стоящими подле. Её (жену) я могу вспомнить. Я привлёк её быть моей ассистенткой у доски. – хотя она не понимала ровным счётом ничего в том, что я делал – думаю, мне просто хотелось, чтобы там стояла хорошенькая девушка. Застенчивая и смушённая, не желающая быть в самом деле частью всего этого сумасбродства, опасающаяся, что мы все корчим дураков (вместе с её мужем, только-только в начале карьеры)… Но если Он должен участвовать в таком, она сделает усилие, поступит “правильно” – и всё же Он тоже в сомнении, нетерпеливо ожидая за кулисами, когда я закончу со всей этой дурью (и с его женой), чтобы он мог выйти и делать что-то серьёзное (на обыкновенных инструментах – “экспериментальный аспект” посредством использования диссонансов, или, может, каких-нибудь “рэг-тайм ритмов”) , а после продолжить карьеру – будучи в “спортивной кондиции”, показав смелый норов, посеяв свой дичок. Вперёд – со своей карьерой и своей красивой женой (к которой меня так тянуло). …И ребёнком.

Она была возле меня у доски, на репетиции, за день-два до представления… И потом на представлении… Я знаю, что должен был тщательно проработать свои “матрасные формулы” прежде чем осмелиться пробовать их на публике – я не был бы собой, если б не сделал этого. Тем не менее что-то пошло ужасно вкось… Первая иллюстрация представляла из себя рисунок, изображающий исходный матрас сверху:

 

– к которому я потом прибавил серию наложенных матрасов той же конструкции, каждый из которых вбирает в себя посредством внедрения толику составляющей субстанции первородного матраса – наложения, выстраивающие свою очерёдность таким манером и маршрутом, что постепенно упорядочиваются в точной когерентности с исходным матрасом:

 

…и т.д.

к

 

 

и постепенно к

`               [внедрение 1….nⁱ].

 

 

Всё происходящее сопровождается занесением на доску узко технических формул. Процесс фабрикации производителя и производных приходит в конце концов к крайнему истощению (через скрытый дефект в математической инфраструктуре), так что к финальному моменту совпадений последний из произведённых матрасов и его ныне совмещённый инициатор (как и все промежуточные градации) странным образом исчезают:

 

 

 

 

Результат, как я чувствовал, ощутимо удовлетворительный. Что бы Она подумала, если бы так и случилось, не могу представить… но, Что-то пошло Плохо! Или я не запомнил точно процедуру, или что-то не было достаточно проработано. Примерно на полдороге я застрял; не мог ничего протолкнуть, сражался со временем. !!!Она знала! – отступая прочь от главного света в тень, крепко сжимая руку маленького мальчика, стараясь не быть частью фиаско, желая никогда не оказаться причастной… Это была всего лишь репетиция: я бы дома всё исправил до настоящего исполнения. Почти не задумываясь, я внезапно перескочил на вторую демонстрацию (которой мне уже не вспомнить – другой парадокс, в котором часть “Нового” матраса могла бы создаваться более или менее из ничего). Намного более техничный. Меньше иллюстраций, но по сути куда более блестящий (?не начала ли она тихонько придвигаться обратно к свету?). Начав на свежей доске, отбросив крах первой, я чиркал с яростью и нараставшей решимостью. Посреди массивной экспозиции броских вычислений меня внезапно осенило: почти бегом вернувшись к первой доске, я торопливо завершил первую композицию (я ощущал Её дыхание на своём плече) и затем пустился обратно, закончив вторую партию дикой оргией символов. Всё это в бреду блистательного неведения. Отшвырнул мел и балетно ступил со сцены, даже не оглянувшись проверить эффект на Ней; и покинув его (бездыханного в кулисах) выходить со своими инструментами – Мейтуса, или кто бы он ни был – “тромбонить-скрипеть-и-басить” своим путём через его псевдо-модернистские штучки, а Её надеяться, что шумная какафония – хорошее начало для карьеры, в то время как я, вероятно, шёл домой позаниматься и всё исправить перед настоящим представлением – я должен был…

Однако в вечер представления (молодёжная московская толпа вся здесь, чтобы видеть, чем это мы заняты, несколько профессорских кадров постарше, готовых демонстративно выйти вон, и горсточка только-не-отставать примоднённых типов, как и этих ухажёров на выводке со своими дамами, наряженными для демонстрации плоти, столь красиво выставленной на руках) это произошло снова! Она. должно быть, как-то поняла прежде, чем я. Углом глаза я застал её медленно отступающей прочь от света, с оттенком ужаса на губах; и видение его, со своей чинной стрижкой, потеющего, напряжение в лице.

Я не мог ничего сдвинуть… Я продолжал попытку за попыткой… .

Было никак не разобраться. ?Каким образом всё когда-то получалось? Плечи вжались, мел застыл в воздухе – мелкие смешки начинали доноситься из аудитории. Он и его тупые бубнящие мотивчики… Теперь Она меня никогда не полюбит. Я слышал, как кто-то в зале поднимается, чтобы выйти (со сцены всегда известно всё, что делает аудитория). ?Как долго я там пробыл? Ему-то не терпится начать. Внезапно вспомнив репетицию, я прыгнул к другой доске – рьяно корябая – но вскоре тоже завяз. Я всё косился в сторону первой доски… но ничего не вышло… Ничего!

Казалось, прошли часы. Едва ли хоть кто-то оставался в зале. Я поймал его вид, всё ещё ожидающий, недовольный до отвращения за кулисами. Но Она давным-давно исчезла, слиняла (с ребёнком) от унижения и стыда. …Он и его проклятые мотивы! В конце концов я покинул сцену с позором. Провал. Вышел из театра… Не знаю, что он делал, когда я ушёл.

Спустя месяцы до меня дошли слухи, что и Она, и ребёнок были найдены утонувшими в Днепре (той самой реке, где при “таинственных обстоятельствах” несколько лет назад утонул, лишившись отца, одиннадцатилетний сын Александра Скрябина). … Наверно, неправда. Хотя когда я его в следующий раз встретил, он был явно без Неё. Он не упоминал о концерте. Больше я Её никогда не видел.

Как известно, я продолжил идти вперёд и сделал блестящую карьеру в качестве Шостаковича… А он продолжил со своими мотивами. Это была только одна из тех штук… Воды Днепра темны.

 

2000

 

(перевод с английского)