Редакция выражает благодарность Петру Тарасову за предоставленные для публикации рукописи стихов Анны Алексеевой и за неусыпные заботы о судьбе её поэтического наследия*.

А. Алексеева

Появление нового имени в литературе — всегда событие. Ещё более значительным делает это событие то, что новое имя приходит к нам из эпохи, давно, казалось бы, изученной и вдоль и поперёк исхоженной.
Недолгой жизни Анны Николаевны Алексеевой оказалось достаточно, чтобы охватить две революции и две Великих войны, не считая других войн и прочих масштабных событий, на которые щедра была родная страна. Начав писать стихи в двенадцать лет, Анна запечатлевает в них биографию страны и любимого города (вплоть до конца блокады) не меньше, чем свою собственную. Стихи дышат своим временем. Но помимо этого её лирика представляет из себя добросовестный дневник личного роста и судьбы, летопись души, живущей особняком, ведущей внешне негромкое, бесхитростное существование.
Анна Алексеева не стала частью поэтического клана своего времени, несмотря на причастность к нему: она посещала семинар Николая Гумилёва, была знакома с Хармсом и Введенским, а мужем её стал тоже обэриут поэт Владимир Алексеев.
Анна хорошо понимала цену своего поэтического призвания, которому не изменила до конца, и не считала, что предаёт его, отстраняясь от общих поэтических подмостков и принимая на себя бремя прозаической судьбы, заполненной рядовыми заботами — хотя и горевала временами об отчуждении от музы.
Огромная, подавляющая часть стихов Анны Алексеевой** не была до настоящего момента известна никому, даже самым близким. Основной объём её рукописей обнаружен совсем недавно. И сегодня мы приглашаем читателей почувствовать себя избранными — первыми свидетелями воскресшего голоса, адресатами и получателями уникального документа души и эпохи.

* Биографию А. Алексеевой см. https://lavkapisateley.spb.ru/enciklopediya/a/alekseeva-
** Небольшой сборник стихов и писем А. Алексеевой военного времени «Это Ленинград! Смотри и слушай! Это Ленинград блокадных дней» был издан в 1999 г.

 

 

Зачем сбираются, зачем толпятся
На перекрёстках и больших дорогах,
Зачем молчат, бледнеют и боятся,
И умирают на чужих порогах?
Зачем украдкою, как воры, шлют проклятья
И с злою ненавистью смотрят друг на друга?
У всех забрызганные кровью платья,
И все лишились и отца и друга.
Я не пойму, о чём вчера шептались,
Когда стояли пред плакатом белым,
Кому угрозой взоры загорались,
И смерть кому в них — красным или белым?
Забор дощатый мне расскажет правду
(Здесь исторические треплются лоскутья) —
Кто злую выведет с Руси неправду,
Кому-то завтра шею буду гнуть я…

 

1921

 

 

Поля покрыты розовой гречихой,
И запах клевера здесь в солнечных лучах.
Изведать радости, смиреннейшей и тихой,
Бреду к святым местам с котомкой на плечах.
Нога босая вязнет в тёмном чернозёме,
Не тянет плеч монашеский наряд,
Леса стоят в предгрозовой истоме,
И солнце прячется за рядом синих гряд.
Заночевать в лесу под дикою сосною,
Спугнув синиц с малиновых кустов.
Пусть филин простоит, как сторож надо мною,
Боясь тяжелых жизненных крестов.
Я счастья поищу в пушистой старой кочке,
В грибе, что вырос под моей пятой.
На свет я, сказывают, родилась в сорочке.
Бреду, как в сказке, за живой водой.

 

1922

 

 

Зелёный домик с белой крышей
Внизу.
По скользкому откосу выше
Ползу.
Целует жгучая крапива
Лицо.
Лиловых гор загнулось криво
Кольцо.
Мне голову слегка закружат
Внизу огни.
Там сядут без меня за ужин
Одни…
Зелёный домик с белой крышей
Навек забудь.
По скользкому откосу выше
Твой путь.
Ведёт, быть может, козья тропка
На небеса.
Идти не смеет путник робкий
Через леса.
А ты иди… Во мраке ночи
Спит Теберда.
И пусть шайтан в горах хохочет —
Рука тверда.

 

1922, Кисловодск

 

 

ОСЕННИЙ СОНЕТ

 

Пойти куда-нибудь сырой дорожкой сада,
Подняться на Парнас взглянуть на белый храм,
Где радостно цветёт на мраморе фасада,
Сверкая под дождём, осенняя охра.
Пурпурное пятно плюща и винограда
Из глубины долин взбегает по горам,
Но некуда уйти от власти Петрограда,
И не спасут меня твои стихи, Коран.
В голодный вьюжный год я потеряла где-то
Все лучшие цветы из моего букета.
Повсюду тёмный шлейф несёт за мной тоска.
На острия вершин с трудом вползает вечер,
Туманный влажный плат окутывает плечи.
Лишь серебро блестит у моего виска.

 

1922

 

 

Обмакнула перо в чернила.
Написала несколько строк.
Я не помню, когда это было,
Только помню, что умер Блок.
Только помню, что вечер алый
Из окна на меня глядел.
Я тогда в первый раз солгала,
В первый раз — побледнев, как мел.
И от слов этих строчек чёрных
Я всю ночь не смыкала глаз
И шептала всю ночь упорно:
«Накажи, не её — а нас.
Накажи, ты слепой и злобный,
Имя которому — рок,
Страшной казнью на месте лобном
И крестом на распутье дорог».

 

1922

 

 

Ты никогда не скажешь «Нет»,
Не изменив до самой смерти.
Залитый красками портрет,
Ты никогда не скажешь «Нет».
В углу на стареньком мольберте
Тебя нарисовал поэт…
Ты никогда не скажешь «Нет»,
Не изменив до самой смерти

 

1922

 

 

ПОЭТУ

 

Ты шествуешь по лужам Петрограда,
Читая вслух поэму из поэм,
Как будто по цветным дорожкам сада
В смеющийся сверкающий Эдем.
И тень от стен Казанского собора,
В цветущий день настигнувшая нас,
Тебя коснуться не посмеет скоро,
Не затемнит неомрачённых глаз.
Тот вечно будет радостен и светел,
И жизнь того невинна и проста,
Кого Господь своей рукой отметил,
Кого сам Бог поцеловал в уста.
Вот почему торжественно и скромно
Пришёл сюда из апельсинных стран
И думаешь весь город наш огромный
Клочком бумаги положить в карман.
Вот почему глядишь с пренебреженьем
На наши неумелые грехи
И пишешь чуть ли не со дня рожденья
Светящиеся в темноте стихи.

 

1923

 

 

Облезлый пёсик с рыжими ушами
Из подворотни посмотрел в глаза,
Повизгивая, побежал за нами,
Смешно подпрыгивая, как коза.
И вот идём, считая встречных пьяниц,
Размешивая на панели грязь.
Горланит песню дико оборванец,
Держась за стенку, чтобы не упасть.
Старуха нищенка стоит с сумою
Опять у каждой двери кабака
И жадно ловит в воздухе рукою
Тень звякнувшего где-то пятака.
А вы, протягивая к небу руки,
Читаете поэму из поэм,
И сердце заклинающие звуки
Зовут из грязи уличной в Эдем.
У ваших ног попискивает слякоть,
Влезая в дыры продранных галош,
И хочется мне с нищенкой заплакать,
Из воздуха вылавливая грош.

 

1923

 

 

Е.Г. Соломон

 

Знаю я: на какой-то безмерно далекой планете
Ты проходишь живая, такая, какою была.
И совсем непонятна тяжелая поступь столетий,
О которых поет в небесах золотая стрела.
Я тебя повстречала на тёмном старинном портрете
В полумраке гостиных, в прохладе больших галерей,
Вот с такою же пряжкой на бархатном чёрном берете
Ты ко мне выходила из рамы дубовых дверей.
И округлые щёки, и свежие губы девичьи
Загоралися ярче на тусклой парче полотна.
Ведь подругой твоею когда-то была Беатриче,
Ты веселых гостей никогда не встречала одна.
Посмотри: затянуло окно золотой паутиной,
На чугунный засов затворилась дубовая дверь,
Одряхлевшее время заснуло на кресле в гостиной…
Никогда, никогда ты отсюда не выйдешь теперь.
Не ударит в ворота тяжелый грохочущий молот,
Во дворе по камням не промчатся удары копыт.
Кто вчера и сегодня был счастлив, беспечен и молод,
Тот сегодня и завтра на тусклых полотнах забыт.

 

1923

 

 

Посвящаю В.С. Алексееву

 

С плеч моих теперь никто не снимет
Дней незабываемый гранит.
Снова это имя, только имя
Память молчаливая хранит.
Не затем ли отнимают братца
Жадные чужие корабли,
Чтобы жаловаться и метаться,
Головой склоняясь до земли?
Снова вспыхнет память свечкой яркой,
Месяцы пройдут, а не века.
Станешь снова с заграничной маркой
Вести получать издалека.
Только ядом налитые строки
И тебе не принесут добра.
Вспомни дни, года, и вспомни сроки,
Если жить осталось до утра.
Мне приказано молиться Богу,
Землю исходить из края в край.
Безошибочно ведёт дорога
Прямо к небу, в ненавистный рай.
Но останутся глаза сухими,
Словно нет и не было обид…
Только имя, только это имя
Острым камнем голову долбит.

 

1927

 

 

Человек в обугленных лохмотьях
Выковал из мудрого огня
Слово, ставшее живою плотью,
Слово, накормившее меня.
Пусть в разгаре огненного пира
Словом пламенеет голова.
Твердо помню я, что правят миром
Мудрые прекрасные слова.
Оттого спокойно и сурово
Слушаю косноязычный бред.
На губах светящееся слово
Не погаснет миллиарды лет.

 

1932

 

 

Нет, неправда — совсем не в келье,
Не за каменною стеной,
Предаваясь тоске и безделью,
Я искала свой мир земной.

Я, как все, умирала с голоду
По дорогам и поездам,
К ледяному привыкла холоду
И не верила вещим снам.

Хоронила умерших, плакала
И рожала на свет детей.
Но с соседками не калякала
О несчастной судьбе своей.

Прогоняла лихого ворога,
Воевала в родном краю…
И, как все, заплатила дорого
За свободную жизнь свою.

 

1937-39

 

 

Как возмездие за грехи,
За неконченные стихи,
Первобытная злая страсть
Раскрывает алчную пасть
И зовет убивать и красть.

Одиночество и покой
Сметены воровской рукой,
И колотится у виска,
Как родимая мать близка,
Непонятная мне тоска.

Это крики полночных сов.
Это предков звериный зов.
Это древний кричит Антей.
Это голос любви твоей
Раздается в тиши ночей.

Так хмельная растет любовь.
Так рождается сердце вновь.
Так с грозой прилетевший дождь,
Пробуждающий зелень рощ,
Обретает нежданную мощь.

 

1935-39

 

 

Мир каждый день калечится
Грубо и неумело —
Теми, с кем человечеству
Не стоит иметь дело.
Они без суда, заранее,
Прокляли всё навеки
И только в своих литаниях
Плачут о человеке.
Сыплется с неба с грохотом
Огонь, и смола, и сера
На нас — рождённых для опыта
Фанатика изувера.

 

1939

 

 

Кричу, кричу — но никто не слышит.
Спит мой город и вся страна.
Она мне во мгле от земли до крыши,
Как на ладони, сейчас видна.
Всех угостил на пиру вчерашнем
Сладким напитком двуличный враг.
Спит часовой на высокой башне,
Мирно вдыхая туман и мрак.
Страшно колотится и замирает
Сердце моё у меня в груди.
Страна от яда во сне умирает,
И всё погибает — а враг в пути.

 

1939

 

 

Живём, живём
И с каждым днем
Седеем и глупеем
И в сутки чёрствым калачом
Быть сытыми умеем.
А спим — никогда не смыкая глаз.
Лишь думать совсем перестали.
Зачем же нам думать, когда за нас
Нынче думает Сталин.

 

1940

 

 

Мы плывём на нашем обстрелянном судне,
Становясь с каждым днём всё спокойней и строже.
Величавая музыка ленинградских будней
Всех мелодий земли мне сейчас дороже.
Граждане, граждане ленинградцы!
Мне стыдно куда-то бежать и спасаться.
Ведь предки мои костьми полегли,
Чтоб и мы умереть здесь достойно могли —
От обстрела ли бешено-шалого
В жарких отблесках зарева алого
Иль на мягкой своей постели —
Оттого, что три дня не ели.

 

1942

 

 

Помни дни сорок второго года
В месяц смерти, ледяной январь,
И в какой цене был у народа
Кровью храбрых залитый сухарь.
Я не в силах рассказать об этом,
Красок нет в моём карандаше,
Я сама прошу других поэтов
Помолиться о моей душе.
О моей душе и душах многих,
Покалеченных войной навек,
И о целых армиях безногих,
К жизни возвратившихся калек.
Пусть цветёт страна и хорошеет,
Снова добиваясь прежних благ.
Пусть висит с верёвкою на шее
На высокой виселице враг.
Снова мирное настанет время,
Снова слёзы мы сотрём с лица…
Только мать над позабытым всеми
Сыном будет плакать без конца.

 

1943

 

 

Я три года жила со ртом,
Рукою войны зажатым.
Только нынче, великим постом,
Конём спасена крылатым.
Хлынули, перемешавшись, слова,
Как весеннее половодье:
Щебень, мусор, сухая трава,
Брёвна, льдины, ободья…
Подождите немножко: вода спадёт,
Мусор прогонит в море,
И река прозрачная поплывёт,
Отражая закаты и зори.

 

1944