В журнале «Апраксин блюз» (автором этого глубоко интеллигентного органа мне довелось счастливо стать) есть редко встречающийся в периодике раздел читательских писем – откликов на публикуемые материалы. Приятно бывает в присылаемых отзывах встретить своё имя, живую реакцию на только что увидевшую свет статью. Хочется каждому из откликнувшихся ответить благодарностью – что я и делаю сейчас, пользуясь случаем. Но вот на двух пунктах отзыва из почты последнего выпуска журнала (АБ №25 «Из всех…») на мой рассказ об известном московском художнике Александре Ящуке я бы остановился подробней.

«Его рисунки матери и жены мне не понравились» (пишет О. из Израиля). Да, уважаемая О., Александр – художник жёсткого рисования, конструктивного и принципиального. Объект творческого внимания важен ему именно своей сутью, подчёркнутостью наиболее значимых черт характера. Чтобы мы, зрители, не зная изображённого лично, смогли лучше понять образ портретируемого и даже воскликнуть: «Господи, как же он похож!», несмотря на то, что ни разу с ним не встречались. К этому стремится художник.

Ящук – ученик одного из ведущих живописцев современности, Гелия Коржева, недавно нас покинувшего, сумевшего передать своему подопечному принцип несентиментального реалистического восприятия натуры. Это позиция кому-то близкая, а для кого-то, наоборот, неприемлемая. Каждому, однако, дано право на собственное восприятие. Это разнообразие всевозможнейших точек зрения и делает, собственно говоря, мир интересным.

По-моему, в графических листах Ящука по-снайперски точно достигнуты изохарактеры его матери (лучшие свои годы проведшей в сталинских концлагерях и родившей сына на полатях за колючей проволокой) и супруги в подвенечном одеянии – невесты, с годами ставшей заметной фигурой в Московском бюро прогнозов погоды.

Милая читательница О. из Израиля, признаюсь, успела «избаловать» меня теплотой высказываний о моих публикациях, начиная с самой первой в журнале – беседы с Анастасией Цветаевой, а позже с лихтенштейновским бароном. Очень за это благодарен! Правда, её реакция на «Ящука» делает неожиданный поворот: «… слишком много внимания посвящено теме семьи. Меньше всего, как правило, Л.Козлов концентрируется на самом творческом процессе, что могло бы быть самым интересным». Попытаюсь на это ответить.

По профессии я художник. И друзья мои в основном – люди с палитрой и кистью в руках. Посещая мастерские и слушая рассказы коллег о своих задуманных и осуществлённых холстах, я замечаю, что меня почти всегда задевает несоответствие уровня дарования художника с его неспособностью словесно излагать своё творческое понимание. Речь человеческая и стихия образов и красок – две непересекающихся линии, два разных языка. Это и заставило меня самого взяться за перо в попытке доходчиво сформулировать позицию художника для правильного её восприятия.

С трудностью этой задачи сталкиваешься постоянно. Возьмём, к примеру, книгу Витторио Торторелли, ближайшего друга Энрико Карузо. Читаем: «сказочного сияния красивый голос», «величайший из величайших», «личность сильная, легендарная». И что, разве после этих славословий услышишь тенор крупнейшего мастера бельканто? Нет, конечно! А ведь Витторио очень близко знал артиста, они дружили семьями. Он был блестящим музыковедом, присутствовал на многих репетициях, при срывах и поисках, творческих битвах Карузо за главное место среди равных по гениальности певцов. Посредника между художником и зрителем быть не может!

Только прямая встреча с представителем искусства способна подарить полное восприятие его мастерства. Истинное же творчество – за гранью таинства и недоступности. Поэтому в беседе я обычно стараюсь найти определённый ассоциативный ряд, говорить о фактах, вдохновивших создателя на тот или иной творческий поступок, о людях, стоявших за его спиной. Отсюда и рождается желание описать атмосферу творчества – семейную, общественную, в которой живёт герой моего повествования.

В большинстве случаев пытаюсь по ходу диалога зарисовать своего собеседника, записывая в то же время его реплики (они затем, разумеется, убираются резинкой) на полях наброска. К слову отношусь свято – ведь я беру на себя ответственность: написанное увековечивает факт, событие навсегда!