То, что истоки музыки лежат за пределами умопостигаемого мира, никогда и ни у кого не вызывало сомнений. Ее надмирная природа порождала многочисленные попытки описать и объяснить глубинную сущность и происхождение этого древнейшего вида искусства.

В европейской традиции наиболее глубокие корни, что во многих отношениях представляется странным, пустила языческая по своей сути концепция Пифагора, который, как известно, наибольшую часть своих знаний вынес из египетских капищ. Основная идея заключается в осознании мистической связи между высотой звука, длиной струны и числом.

Эксперименты Пифагора на монохорде показали, что образование определенных музыкальных интервалов достигается фиксированным делением длины струны. Числовая пропорция частей, соответствующая октаве, выражается отношением 2:1, кварте — 4:3, квинте — 3:2 и так далее. Эти пропорции, по мнению Пифагора, одинаково применимы как для звучащей струны, так и для космического устройства.

Музыкальный порядок, проецируясь на порядок космический, проявляется в виде musica mundana — МИРОВОЙ МУЗЫКИ. При движении по небу планеты издают звуки вследствие трения об эфир. Протяженность планетных орбит соотносится с длиной струн, образующих консонансное созвучие. Таким образом, вращение небесных тел порождает гармонию в сферах. Мировая музыка не воспринимается человеческим ухом, а постигается посредством интеллектуального созерцания. Musica mundana, согласно пифагорейской системе, является первоисточником всякой физически слышимой музыки — musica instrumentalis.

Пифагор, вдохновляемый МИРОВОЙ МУЗЫКОЙ, создавал произведения, слушая и исполняя которые, его ученики могли постепенно приблизиться к духовному созерцанию небесного совершенства. Третью разновидность представляла в этой системе musica humana — ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ МУЗЫКА. Человеку тоже свойственна изначальная гармония, отражающая равновесие противоположных жизненных сил. Гармония в musica humana — это здоровье. Болезнь — дисгармония.

После того, как в шестом веке римский философ и богослов Боэций повторил основные положения музыкальной теории Пифагора, эта система взглядов сделалась главенствующей в западно-европейском музыкознании, и вплоть до семнадцатого века практически каждое серьезное исследование о музыке содержало раздел, в котором музыкальная интервалика проецировалась на космический порядок. Такая практика в некоторых случаях приводила к интересному развитию и давала неожиданные результаты. В качестве примера можно назвать открытие Иоганном Кеплером законов небесной механики, используемых и поныне.

Параллельно, и даже несколько ранее, чем в Западной Европе, в Византии в четвертом-пятом веках, а затем и в России, с момента принятия ею христианства, иная концепция, в силу ряда причин не получившая настолько широкой известности, как система Пифагора, развилась в трудах мыслителей и богословов, таких как Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин. Их взгляд, полностью базируясь на библейской традиции, органически существовал внутри христианского мировозpрения, не вступая с ним в противоречие.

Согласно этой теории, музыка, в форме богослужебного пения, явилась первой акцией сотворенного мира. «В начале сотворил Бог небо и землю» — эти первые слова Ветхого Завета, являющиеся прологом земной истории, по толкованию Святых Отцов знаменуют творение двух основных форм бытия — мира ангельского (небо) и мира материального (земля). Очередность их появления очевидна: первым создано небо, что позволяет говорить о пении, как о первой акции тварного мира, ибо ангелы тотчас воспели хвалу Творцу, и эта присновоспеваемая песнь положила начало всякой музыке.

Отличие от версии Пифагора совершенно очевидно. Вместо бездушных небесных тел, производящих звуки, здесь наблюдается разумное пение бесплотных сил, и причина этого пения — непосредственное созерцание Славы Пресвятой Троицы, побуждающее к непрестанному восхвалению Господа, вызывающее неудержимое желание сообщить благодатные дары этого созерцания всему тварному миру.

Природа ангельского пения может быть уподоблена природе отражения: ангелы не поглощают Божественный Свет, исходящий от Света Первого, но, подобно зеркалам, отражают этот свет вовне. Точно так же и благодать, изливающаяся на ангелов от Престола Божия, не удерживается ими, но по их любви продолжает изливаться на весь мир в виде ангельского пения.

Сопоставляя две приведенные теории в онтологическом плане, можно утверждать, что пифагорейская система есть ничто иное, как обожествление законов и объектов тварного мира, иначе говоря — идолопоклонничество. Это, впрочем, и неудивительно — Пифагор жил в языческой стране.

Продолжив библейскую линию далее, мы видим, что Адам, а затем и Ева вплоть до грехопадения также являлись активными участниками ангельского музицирования, ибо сотворенный человек поначалу не был чужд ангельской природе.

После грехопадения обстоятельства резко изменились: человек, низвергнутый на грешную землю, столкнулся с огромным количеством проблем, для решения которых, в первую очередь для добывания пищи, он вынужден был создавать различные инструменты и приспособления. Однако куда более существенным для первого человека, еще помнившего полноту благодати богообщения, были муки духовные, которые заставляли его наряду с инструментами для добывания пищи создавать музыкальные инструменты, помогавшие хотя бы на время вернуть состояние блаженства, испытанное им в раю.

Это толкование musica instrumentalis также в корне отличается от изложенного теорией Пифагора.

Что же касается musica humana, то у византийских мыслителей мы находим много интересного и на этот счет. Так, Иоанн Златоуст пишет: «Станем же флейтой, станем кифарой Святого Духа. Подготовим себя для Него, как настраивают музыкальные инструменты. Пусть Он коснется плектром наших душ!»

Василий Великий как бы продолжает эту мысль: «Под псалтерионом — инструментом, построенным для псалмов нашему Богу — должно иносказательно разуметь строение нашего тела, а под псалмом следует понимать действие тела под упорядочивающим руководством разума».

Далее богослов пишет: «Музыка есть ничто иное, как призыв к более возвышенному образу жизни, наставляющий тех, кто предан добродетели, не допускать в своих нравах ничего немузыкального, нестройного, несозвучного, не натягивать струн сверх должного, чтобы они не порвались от ненужного напряжения, но также и не ослаблять их в нарушающих меру удовольствиях: ведь если душа расслаблена подобными состояниями, она становится глухой и теряет благозвучность. Вообще музыка наставляет натягивать и отпускать струны в должное время, наблюдая за тем, чтобы наш образ жизни неуклонно сохранял правильную мелодию и ритм, избегая как чрезмерной распущенности, так и излишней напряженности».