Юлия Валиева
Фото Светланой Федосеевой

Первое знакомство “АБ” с книгой Юлии Валиевой “Сумерки “Сайгона”” произошло в 2009 году, когда Марина Унксова, наш давний автор, предложила воспользоваться её экземпляром для просмотра. С книгой не хотелось расстаться… Ещё через год обложка продолжала мелькать в витринах книжных магазинов Петербурга. А недавно стало известно, что Валиева, получившая за “Сумерки” и ряд других работ премию Андрея Белого, находится в Калифорнии в рамках научных программ Стэнфордского университета и проводит встречу с русской аудиторией клуба “Терра Нова”.

Среди присутствовавших, как можно догадаться, были и такие, кто знаком с “Сайгоном” не понаслышке. Для многих личное знание “Сайгона” принадлежит в числу сакральных (сейчас уже, возможно, не без кавычек). Им явно не терпелось сообщить о своей причастности, своём опыте и собственной трактовке. Автору книги этот встречный поток привычен. Валиева предлагает “открытый текст”, в который желающие могут вносить свой вклад, способствующий конкретизации правды о “Сайгоне”. Так, один из присутствующих смог подтвердить третий, наименее вероятный, как казалось, вариант происхождения названия “Сайгон”, который связан с описанием обстановки бара гостиницы “Континенталь” в романе Грэма Грина “Тихий американец”. Прав и этот очевидец, и другие тоже. У разных людей разные версии, которые их убеждают, которые созвучны их мировоззрению.

Как же вычленить из всех этих наслоений правду? Можно начать с самого начала. Например, так. Молодые люди, имеющие избыток мыслей и чувств и не имеющие места, чтобы ими делиться, повадились заглядывать в определённое кафе. Американцы тогда воевали во Вьетнаме (локус дебильного Сайгона), а здесь своё уже отвоевали, и дети воевавших были обеспечены торными тропами мирного времени и установленным порядком получения знаний. Но наряду с торными возникали тропы и порядки, которые молодость устанавливала себе сама для разработки своего отношения к реальности. Так малопримечательное ленинградское кафе сделалось “Сайгоном” и превратилось в своеобразный абсолют для желающих получить доступ к альтернативной реальности — возможно, главной. Вряд ли кто-то из ответственных за культуру и образование в то время согласился бы, что тема тянет на целую толстую книгу. Чтобы предвидеть такое, понадобился бы серьёзный пророческий дар. Верней, пришлось бы всерьёз предположить, что неофициальное название кафетерия способно дать определение обширному слою людей самых разнообразных судеб, интересов и точек соприкосновения. Но образ сильней, и перекрывает то, что в него не входит. В образе “Сайгона” остаются те, кто как будто принёс себя ему в жертву. Вынужденно или добровольно, такие меняли на “Сайгон” свою учёбу и работу, а часто и страну, вне пределов которой можно было начать поиски ещё одного “Сайгона”.

Подоконники “Сайгона” знали тех, кто просиживал на них часами каждый день. Эта связь пересиливала многие другие. “Из гастрономического интереса мало кто туда приходил.”– утверждает Юлия Валиева. Правда, легендарно крепкий кофе тоже сыграл свою немалую роль. “Там же можно было купить лёгкое сухое вино, и, соответственно, компания продолжала беседу. А дальше были разные пути…” Пути были действительно разные, частенько вполне творческие – хотя как будто принципиальный вес имеет не это. Важней сам заряд сайгонских посещений. Никто и ничто не может отнять этого чувства отмеченности. Насколько любители кофе сливаются со стенами, насколько душа становится материей и материя душой, неизвестно. Каждый решает, где и насколько его душа помещается и какие помещения могут быть доступны и приятны в дальнейшем. Кто-то помещается внутри образа целиком, вместе со всей биографией, вплоть до путешествий в Сибирь или переписки с Хайдеггером.

Материалы изобилуют богатствами. Мир тех, кто принадлежит образу, выглядит не менее красноречивым, чем быт, знакомый русским писателям XIX века, когда человек тоже представал лишним и отсталым на фоне технического прогресса и законов прагматизма. Для чего же такой человек жил? Писателям, поначалу не ведавшим славы, пришлось заняться поиском ответа на вопрос, взяв в качестве сырья потенциальных героев, частенько обойдённых общим вниманием. Надо было найти новый язык, новый образный ряд, взятый из современной жизни, имеющей хотя бы поверхностные отличия от того, что ей предшествовало. Литературные кафе Петербурга вместе с окружающими их улицами – одна из достойных лабораторий, а в чём-то просто готовое произведение искусства, которое освятилось колоссальной работой включённых в него душ. А что и из чего творили души “Сайгона”? Отчасти, видимо, – эпоху. С побочной продукцией, пока ещё вполне нескончаемой, тогда как физического “Сайгона” уже давно не существует.

Вышли ли из “Сайгона” его преданные посетители с тем, с чем они хотели выйти? Получили ли то, для чего туда пришли? Если получили, то от “Сайгона” ли? Возможно, любая из версий – всего лишь частная. Для многих было и остаётся важным сказать: “Да, я там бывал.” Более острые вопросы принадлежат уже личной сфере. Хотя “Сайгон”, кажется, существовал как раз для того, чтобы обсуждать именно острые вопросы. Для менее острых хватает времени и внимания теперь. Детали, мелочи – они ведь тоже входят в легенду, входят в литературу, как вообще в любую надёжную летопись. Венгерские кофеварки, стенная плитка с мотивами петухов… Чтобы ценить всё это в полной мере, нужно испытывать просветлённость внутренней невинности, порождающей восприимчивость к большому в малом, частному в масштабном. И необходимость об этом говорить.

Название книги Юлии Валиевой – “Сумерки “Сайгона”” – заставляет задуматься и о другом. Что такое сумерки? С одной стороны – угасание света, прощание, тоска. В масштабе жизни это время, когда человек может испытать страх – а вдруг уже не будет возможности самому сказать о том, что он делал под солнцем, пока оно было? И в сказанном о свете, часто второпях, уже будет примесь серого, мутного. Но у слова есть своя сила, и написанное сегодня о давнем может читаться, как описание вчерашнего дня, если не завтрашнего.

Что до “Сайгона”, то есть впечатление, что его жизнь – не завтрашняя. Последовательность внутренних и внешних связей выглядит слишком нарушенной и вряд ли подлежит реанимации. А может, это только кажется?

В некоторых ритуальных понятиях время сумерек принято относить к началу следующего дня. Учителям, студентам и газетным работникам это тоже понятно: с темноты готовятся завтрашние уроки и тиражные выпуски. Примерно так приходили и в “Сайгон”: чувствуя, что тяжесть дня уже себя не оправдывает, что радостей Публичной библиотеки хватает, что пора отдать себя иной власти, другим реестрам. С сумерек начинается время набирать новые силы, формироваться и укрепляться в том, что не даётся в руки с утра, перед началом нового дня.

Поразительно живые лица встречаются на страницах “Сумерек “Сайгона””. А может быть, это просто нормальные лица. Так, верно, казалось всем тогда, хотя есть вид избранности, распознаваемый в любую эпоху. По фотографиям судить сложно, да и не нужно. То, что принадлежит прошлому, останется с прошлым. А для другого пусть сумерки станут началом дня. Дивная алгебра идентичностей подбирается к новым решениям. Новые созвездия ждут только одной первой звезды.

Перевод с английского.