Среди бумаг Микеланджело сохранился листок с тремя начальными строками незаконченного

стихотворения:

«В плену таком, в таком уныньи

С обманчивой мечтой, с душою под ударом

Божественные образы ваять!»

Что Шостакович гений – т.е., по Канту, любимец природы, через которого она реализует свои законы в искусстве, – известно всем.

Гениальность его, эта высшая степень творческой одаренности, проявилась чрезвычайно рано, и так же рано, просто и естественно, его нашла слава. Как о лучшей надежде отечественного искусства отозвался о своем ученике А.К.Глазунов.

На страницах журнала «Театр» семнадцатилетнего Шостаковича уже уверенно называют гением. Это не лестный комплимент юному дарованию, это серьезно, на всю жизнь, до некролога: «Гений Шостаковича, его великие творения будут жить в веках».

Необычайная одаренность начинающего музыканта произвела впечатление на знаменитого Кустодиева. Тяжело больной художник написал портрет с посвящением: «Моему маленькому другу Мите Шостаковичу – от автора».

Одухотворенный, бледный мальчик в великоватой матроске, положивший руки на раскрытый том Шопена. Задумчиво и трогательно серьезно детское лицо, внимателен взгляд.

Где-то в середине 20-х годов с Шостаковичем встретился Евгений Шварц. Проницательный и органически доброжелательный, он оставил прекрасный литературный портрет композитора: «когда я увидел его независимую мальчишескую фигурку с независимой копной волос, дерганую, нервную, но внушающую уважение, я удивился, как наружность соответствовала рассказам о нем.

С детства приученный к общему вниманию, Шостакович не придавал ему значения. Смеялся, когда было смешно, слушал, когда было интересно, говорил, когда было что сказать».

Через почти двадцать лет, когда они познакомились ближе, Шварц повторяет, что Шостакович по-прежнему не придавал значения своей славе, был прост, хотя и дерган, говорил, когда было что сказать, смеялся, когда было смешно.

Прославленный композитор отказывался позировать. Детское изображение – исключение, как и созданный в конце его жизни «Портрет композитора Дмитрия Шостаковича» Т.Салахова. В глубокой задумчивости сидит, отвернувшись от рояля, известный всему миру музыкант, пожилой, измученный болезнями. Напряженная сосредоточенность на бледном, резко вылепленном лице, ослабевшие руки четко выделяются на красном фоне банкетки.

Оба портрета передают состояние высокой одухотворенности, постоянной творческой работы мысли.

В первом случае в значительной степени это еще обещание, во втором – итог творческих прозрений.

Разумеется, никакой портретист не в состоянии исчерпать свою модель до дна. Создав образ, художник ищет – употребим формулу Достоевского – «главную идею» лица портретируемого.

На нашей иллюстрации мы видим пять отдельных лиц с характерными чертами, пять ликов с устремленными в разные стороны взглядами. Заметим, что у Кустодиева и у Салахова композитор тоже не смотрит прямо на зрителя, взор его направлен мимо нас, в даль, в глубь.

Пять отдельных лиц – взгляд, задерживаясь на каждом, скользит по кругу – сливаются в один образ. Многозначный и противоречивый образ человека, которому светит его гений.

Возрастные различия между пятью изображениями незначительны. Они не выступают на первый план, как, положим, на известном автопортрете М.Сарьяна «Три возраста», где акцент сделан именно на этом: художник представлен в единстве мечтательной юности, мужественной зрелости и убеленной сединами старости. Здесь же во всех пяти вариантах – состоявшийся человек, полный творческого напряжения, которое усиливается, становясь все более тревожным, даже страдальческим.

Трагически спокойно резко высветленное лицо внизу справа – лицо человека, который не только может проникнуть в суть быстротекущего настоящего, но которому дано предвидение грядущих событий, открыт (опять Кант) «скрытый смысл того, что еще не наступило».

Роковой 1941 год. Седьмая симфония. Потрясенный А.Толстой, прослушав репетицию, торопится высказать свое впечатление, сравнивает композитора с новым Данте, который силой сурового и лирического раздумья вызывает тени великого искусства, великого добра, и на угрозу обесчеловечивания утверждает «торжество человеческого в человеке».

Нельзя не вспомнить это сравнение Толстого, когда в конце жизни Шостакович непосредственно обращается к великому флорентийцу, включив в сюиту на стихи Микеланджело глубокий философский сонет «Данте».

Вернемся к картине. Быстрым, безотчетным движением поднесена к измученному лицу рука с тонкими, чуткими пальцами на левом нижнем портрете. Как бы некая надвигающаяся страшная сила угрожает ему. Но мы видим, что этот потрясенный человек умеет владеть собой, несмотря на нервность, хрупкость, артистизм. Характерная черта, отмечаемая в поведении Дмитрия Дмитриевича, интеллигента отнюдь не первого поколения – поражавшая всех сдержанность. Обостренная впечатлительность, темперамент проявляли себя в музыке.

Вокруг пяти ликов мечутся стремительные пятна. Круг жиизни? Стихия музыки? Сложнейшие перипетии нашего века, его смятения, поиски, завоевания и утраты? Или по Пушкину: «В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам»?

Есть в воспоминаниях Г.Вишневской рассказ из 62-го года, когда Шостакович проигрывал ей и М.Ростроповичу Тринадцатую симфонию: «Он не пел, а почти выкрикивал»: «Я за решеткой, я попал в кольцо. Затравленный, оплеванный, оболганный…» Он остановился…, потом повторил, отчеканивая каждое слово…»

В эмоциональном и содержательном плане картины очевидна связь с кинематографом, который играл значительную роль в жизни композитора, начиная с эпохи немого кино, когда Шостакович подрабатывал тапером, озвучивая фильмы музыкой. Весь строй картины – уверенный рисунок, четкий динамичный ритм – придает ей характерное музыкальное звучание.

Неординарность, избранность композитора в любой среде обозначились определенно и сразу. Уже Первую симфонию критика оценивала как голос нового поколения. Вслед за Первой идет Вторая симфония – «Октябрьская» и Третья – «Первомайская». К началу 30-х относится оставшийся невоплощенным замысел симфонии «От Маркса до наших дней». Новаторскими стали опера «Нос», балеты «Золотой век», «Болт», полные иронии, буффонады, сарказма.

«Это то, что надо!» – в присущей ему манере одобрил Маяковский музыку к спектаклю «Клоп», написанную по просьбе Мейерхольда. Огромную популярность завоевывает «Песня о встречном» из кинофильма «Встречный» (поясним, что имеется в виду встречный производственный план).

Реалистические идеалы революции, привлекавшие тогда многих художников, были определенным образом восприняты молодым композитором. Вероятно, имела значение и семейная традиция – сосланный в Сибирь дед, бабушка, которая была близка к семье Чернышевского, и, как героиня романа «Что делать?», заправляла мастерской – коммуной.

Переполненный талантом, на подъеме славы, влюбленный в ту, которая станет его женой, Шостакович пишет «Леди Макбет Мценского уезда». Галина Вишневская прямо связывает образ Катерины Измайловой с Ниной Варзар, первой женой Дмитрия Дмитриевича, погибшей после операции в 1954 г. «Была она, видно, натурой незаурядой и очень сильной, коль вызвала в нем такой взрыв страстей. А он, обладающий темпераментом сокрушительной силы и обостренным нервным восприятием, искал именно такой страсти. Мы все это слышали во всех любовных сценах оперы. Он оправдывает все преступления Катерины. Оправдывает убийство опротивевшего мужа, убийство свекра – потому, что тот мешал ее любви. Все сметай со своего пути! Ради любви можно все…»

«Леди Макбет», триумфально шедшая на столичных сценах, неожиданно была удостоена известной редакционной статьи в «Правде» («Сумбур вместо музыки»). Через несколько лет к этой статье добавляется другая – «Балетная фальшь», о балете «Светлый ручей».

Двадцатидевятилетний композитор, на которого обрушился поток изобличений, пережил погром с достоинством и чрезвычайной выдержкой. Он отменяет премьеру Четвертой симфонии, открывающей цикл симфоний-трагедий. Легко ранимый, впечатлительный, способный не по-мужски отчаянно плакать из-за карточного проигрыша, он не был сломлен, он знал себе цену. В 63-м году под впечатлением премьеры «Леди Макбет», на время ставшей «Катериной Измайловой», самый громкий поэт того времени написал стихотворение «Второе рождение»:

И тридцать лет почти пылились ноты

И музыка средь мертвой полутьмы

Распятая на них металась ночью,

Желая быть услышанной людьми.

Шостакович писал: «Мне не нравится заглавие «Второе рождение». Моя музыка не умирала и поэтому не надо было ей второй раз рождаться». Хотя признавал, что стих в этом опусе (у Шостаковича «opus,е») очень хорош.

Не нами сказано, нет шедевров, погибших в забвении. Передо мной программа концерта 13 декабря 1996 года. Филармония имени Д.Д.Шостаковича. Дирижер – Максим Шостакович.

А тогда, в тяжкий 1936 год, он продолжал работать. «Даже если мне отрубят обе руки, я буду все равно писать музыку, держа перо в зубах», – сказал он другу.

В июле 37-го закончена и исполнена Пятая симфония. Дирижер Е.Мравинский пытался получить от композитора консультации, однако автор не счел нужным ничего разъяснять. Все, что надо, сказано музыкой. Так будет и в последующие годы. Многочисленные статьи, которые печатались за подписью Шостаковича, его публичные выступления, сглаженные, с газетными формулировками, подсказаны с веским уточнением «надо» или просто написаны чужими руками. Именно такое происхождение имют, по свидетельству Г.Орлова, в свою очередь ссылающегося на доверительное признание самого Шостаковича, хрестоматийно знаменитый «Мой творческий ответ» – ответ на редакционные статьи «Правды» в 1936 году – и его покаянная речь на Первом съезде советских композиторов в 1948 г.

«Спокойно и радостно примите все, что выпадает Вам», – писал великий поэт великому композитору, Пастернак – Шостаковичу.

Выпадало много. В 60-м году, когда Шостаковичу уже 55, его «забирают» по велению Хрущева в партию. Он, как мог, уклонялся, ссылаясь на религиозность, на то, что недостаточно овладел марксизмом, наконец, сбежал от партсобрания из Москвы в Ленинград.

Перед этим, так уж совпало, были написаны «Сатиры», вокально-камерный цикл на стихи Саши Черного.

Наши предки лезли в клети

И шептались там не раз:

«Туго, братцы… Видно, дети

Будут жить вольготней нас».

Давний текст, положенный на музыку, приобретал новый, современный смысл.

В краткие годы так называемой «оттепели» среди многих появившихся произведений поэтов «новой волны» Шостакович сразу же после газетной публикации выделяет «Бабий Яр» Евтушенко. В основу программного содержания Тринадцатой симфонии легли также и другие стихи: «Юмор», «В магазине», «Страхи», «Карьера». Музыка объединила их в новое самостоятельное целое.

В этот полный надежд период поверилось (конечно, не всем, скажем так: хотелось поверить), что «умирают в России страхи…» Но драматическая история премьеры, затем быстро по указанию сверху переправленные поэтом стихи весьма убедительно показали, что «страхи» – далеко еще не «призраки прошлых лет».

В это же время композитор (цитирую) «стал членом КПСС. Как коммунист Шостакович являлся примером для всех, кто его знал и общался с ним. Он был делегатом XIII и XXIV партийных съездов.

Автор «Ленинградской симфонии» был избран депутатом Верховного Совета СССР. Первый композитор страны стал партийным и государственным деятелем. Он полностью оправдал доверие партии и народа». (Л.Данилевич, «Дмитрий Шостакович», М., 1980).

Бунт; Народ и Власть; Толпа и Герой – темы «Казни Степана Разина», вокально-симфонической поэмы на стихи Евтушенко (талант его Дмитрий Дмитриевич ценил, надеялся, что «дырки в мозгу заштопаются»). Опирающиеся на исторический материал, с отчетливо проступающей в музыке фольклорной основой они воспринимались не только как отвечающие злобе дня (у Евтушенко), но приобретали качества философско-исторического исследования.

Главные проблемы бытия всегда остро волновали Шостаковича. Как жить по совести? Быть или не быть? Гений и злодейство. М.Растропович недавно рассказывал, что однажды композитор спросил его: «Слава, если бы вы узнали, что Шопен убил человека, смогли бы вы слушать его музыку?» Вспомним кустодиевского мальчика в матроске и том Шопена перед ним. Посмотрим внимательно также на наш портрет. Основные произведения композитора, бесспорно, «обладают почти шоковой силой воздействия, требуют исключительных эмоциональных затрат и интеллектуальных усилий» (Г.Орлов).

В Четырнадцатую, написанную в больничной палате, симфонию вошли стихи поэтов разных стран и эпох: Лорки, Аполлинера, Рильке, Кюхельбеккера. Композитор объясняет: «Подборка стихов вызвана следующим обстоятельством: мне пришло в голову, что существуют вечные темы, вечные проблемы. Среди них – любовь и смерть».

До последнего года жизни Шостакович как всегда много работал и как всегда поражал контрастами. Так, в 1970 году он создает восемь баллад для мужского хора без сопровождения на стихи Е.Долматовского; музыку к кинофильму «Король Лир»; Тринадцатый квартет; «Марш советской милиции» для духового оркестра.

За год до смерти он пишет сюиту для баса и фортепиано на стихи Микеланджело. Первая часть – «Истина», последняя – «Бессмертие».

Я словно мёртв, но миру в утешенье

Я тысячами душ живу, в сердцах

Всех любящих,

И значит, я не прах,

И смертное меня не тронет тленье.

В этой части звучит мелодия, сочиненная десятилетним Митей Шостаковичем. В каждом взрослом таится ребенок. М.Шагинян видит Шостаковича, как «удивительно сильного, просто непобедимо-сильного ребенка».

За месяц до ухода он закончил альтовую сонату. Пообещал и, как всегда обязательный, выполнил свое обещание.

Пришло время бессмертия.