Дилан М. Томас родился в 1914 году в Свонси в Уэльсе. Закончив школу, он начал работать в качестве младшего репортёра в местной газете, с чего и началась его литературная деятельность. Довольно скоро, в 1934 году, вышел первый цикл «18 стихотворений», в 1936 году следующий, и к «» годам у Дилана Томаса была уже твёрдая репутация самого выдающегося поэта своего поколения во всей Великобритании. Надо сказать, совершенно заслуженно. Кто хоть однажды прочёл его стихи неважно, ранние или поздние, никогда не спутает их ни с чьими другими, ибо эта льющаяся цепочка перетекающих друг в друга метафор создаёт удивительной красоты космогоническую картину мира и удивительной полноты поэтическую философию.
Томас любил писать не только стихи. У него есть рассказы (сборник «Подступы к морю» и наиболее известный «Портрет художника в щенячьем возрасте»), одна небольшая повесть, кино- и радиосценарии. Несколько лет он читал в Америке лекции по литературе. Там же, в Нью Йорке, вскоре после своего тридцать девятого дня рождения, он и умер. Тело его перевезли в Уэльс, который он так любил, которым полны его произведения и который много лет был ему домом.
 
Дилан Томас
ЕЩЁ Я СПАЛ
Перевод Т.Чернышевой
 
Ещё я спал, а город кричал,
Часы, и птицы, и колокола
Колотили в кольца змеившихся толп
В пламени пакостные блудники
Трясуны погубители тёмных снов;
Море, светлея из-за домов,
Гнало волокит, и лягушек, и бесов;
И человек за окном подымался,
С ножом, по горло в своей крови,
Отсекая рассвет
(Временами тёплый, живой двойник,
Шарф бороды развевался),
И последнюю из уцелевших гадюк
Разрубал, как ветку, как тонкий сук,
И кожей листка одевался острый язык.

Так я творю каждый раз проснувшись,
(Бог с утра зла иль добра
После своей понадводной прогулки),
Затаившую вздох, поднадзорную смерти,
Слоновью и птицеперую
Нашу земную твердь. Но,
Где птицы летят, как листья, а лодки как утки,
Я в то утро сквозь сон услышал,
Как над уличным гулом голос
Несся сквозь распрямившийся воздух:
Нет, не этот исход предсказан!
Вопль! Город морской мой рушился.
Времени нет! часы кричали, колокола били: Бога нет!
И я укрыл острова своим саваном,
А на веках запели, как раковины, кружки монет.

Перевод с французского Леонида Ефимова

(перевод публикуется с сокращениями)

Мишель Жильбер. Родился в 1930 году. Преподавал пластические искусства, работал художественным руководителем и педагогом-консультантом в Париже, после того, как в течение многих лет был советником по художественному воспитанию в Марокко, при французской культурной миссии. В жанре научной фантастики создал несколько коротких текстов, в которых эстетический аспект, естественно, был доминирующим.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Фантастика» (“Fiction”) № 193. январь 1970 г. Настоящий перевод публикуется впервые.

Л.Ефимов

Видели, как он падал – долго, бесконечно долго, в опутывающих его тело полупрозрачных развевающихся покровах – словно раненая птица, устремившаяся к своему гнезду. Некоторые потом утверждали, что достигнув уровня Купелей Сладострастия или чуть ниже, он закричал. Но те, кто знал его лучше, не могли согласиться с этим.

Его звали Арго: само имя, казалось, обрекло его на участь, достойную пернатого племени. Нет, он не кричал. Погибнув геройской смертью, он, возможно, до самого конца сохранил свою неизменную сардоническую усмешку – тонкой трещиной перечеркивающую низ пергаментного лица.

Спускаться на поиски его трупа до самого последнего уровня не стали, опасаясь путаницы галерей, туннелей, тесных переходов, кишевших в темноте загадочными существами, ревниво оберегающими свои мрачные владения. Те, кто был наделен хоть мало-мальским воображением, в нем и находили усладу, представляя себе искромсанное тело, словно врезающееся в очередной скат крытой галереи, потом в край платформы – и так до самых глубин.

В их кругу об Арго говорили мало. Он умер, как истинный художник, взяв на себя всю полноту ответственности за то краткое ощущение ужаса, которое успел внушить.

Эзион не оценил красоты жеста. Он находил в нем некоторую незавершенность. Длинноты, — говорил он, — затянутости, вызванные слишком долгим падением, обесцвечивают произведение, лишают его элегантности. Он добавлял: «Концовке не хватает чистоты. А тот факт, что зрителей у него не было, ничего, в сущности, не меняет: акту творчества тем более необходима чистота, что переживается он в полном одиночестве».

Впрочем, Эзион был известен своей придирчивостью.

Умо, казалось, придерживается того же мнения. Он цедил сквозь зубы: «В самоубийстве должен быть зачин, как в поэме. И не стоит при этом колебаться в выборе даже самых архаичных формул ритмической композиции. С первых же строф (физических в данном случае) воплощение идеи должно пропорционально соотноситься с «массой» предполагаемой концовки. Сама же концовка должна быть гармонически подготовлена и уравновешена целым комплексом сомнений и страхов, вполне естественных, впрочем, при наличном состоянии нашей эволюции… При условии, конечно, что на втором ментальном плане, сквозь филигранную отделку деталей, будет смутно угадываться и финальная развязка».

Лаго считал, что смерти надлежит быть мгновенной… Как фиолетовой молнии в ночь новолуния! И он пояснял: «Шок от свершившегося творческого акта подрывает самую основу предыдущего действия с мощью и энергией, которые я бы назвал… сугубо эстетическими… Мелодическая линия, обтекая мелкие события последних часов, должна как бы накручиваться сама на себя, замыкаться в себе… и разорваться, разрешиться в тот самый миг, когда художник кладет конец собственному существованию».

– А не является ли это в некотором смысле надувательством? – возражали ему.

– Не есть ли это всего лишь спекуляции на тему разрозненных мелких интересов, накапливающихся вокруг самой попытки?

– Отнюдь нет: ибо краткий миг смерти уравновешивает, благодаря своей насыщенности, долгие периоды подготовки».

Он ратовал за самые радикальные способы самоуничтожения – за нейтронный взрыв, в частности, добавляющий к темпоральной элегантности особый изыск расплавления плоти на мельчайшие частицы.

Он заявлял порой: «Что касается меня, то выбор сделан: взрывное устройство уже подготовлено, сам я вхожу в предварительную фазу. Буду действовать с особой пунктуальностью – для начала официально объявляю о своих намерениях на ближайшем «ораторском поединке». Вот тогда и начнется поэтический процесс, которому суждено завершиться подлинным самосозерцанием! Вы не пожалеете о моей долгой подготовке».

Никто в этом не сомневался.

Его самоубийства ждали даже с некоторым любопытством.

«Настоящая симфония! Прекрасно уравновешенная, восхитительная своим размахом… Вершина… Шедевр…»

Лаго четко исполнил обещанную программу: он взорвался в тот самый миг, который указал… и его смерть могла бы стать настоящим произведением искусства, достойным подражания, если бы он сумел ограничить силу нейтронного излучения. А вышло так, что в единой вспышке с его хрупким телом испарились: делегация из Дворца Гордости; толпа приглашенных из числа Высоких, присутствовавшая на церемонии в количестве трех тысяч человек; два крупных сановника, назначенных Высшими сферами для отчета о Течениях и Направлениях. Причем многие из пострадавших незадолго до того сами заявили о своих собственных, скрупулезно задуманных и подготовленных самоубийствах. Лаго, таким образом, безжалостно их обокрал, лишив малейшего утешения в будущем.

Итак, яркий творческий акт имел самые плачевные последствия. И на собрании адептов ему был вынесен суровый вердикт: зазнайство, отягощенное техническим невежеством.

Что в начале того тридцатитысячелетия считалось самыми гнусными пороками.

* * *

С одной из Вершин, из своей сферической капсулы Верховный Властитель, Владыка Высоких созвал чрезвычайное заседание магов, как штатных, так и сверхштатных.

Что случалось крайне редко.

Он ничуть не изменился со времен последнего созыва, имевшего место в прошлом веке. Высокий, худой, сутулый (странное упорство – отказываться от традиционной замены скелета, которой подвергали себя все миновавшие четырехсотлетний рубеж), он размеренно скользил по круглой плите концентрации, средоточию своей власти. Длинная мантия из лунного металла обволакивала его тело, как саван, но даже сквозь нее угадывалось крайнее измождение всего организма, целиком отданного служению планете.

Один за другим вспыхивали обрамляющие плиту шары: вскоре они очертили вокруг Верховного Властителя идеальное кольцо, светящееся живыми образами. Странное сходство объединяло дюжину ближайших советников Властителя, что составляли Первый Круг Зодиака: те же холодные взгляды, лишенные выражения; те же едва прорисованные черты на лицах, почти лишенных рельефа, свидетельствующих лишь о совершенном и полном самоконтроле; то же впечатление спокойной мощи… вечности… свойственное древним камням.

Мысль, облекшаяся плотью.

Шелчок, указывающий на включение звука, объявил о начале связи. Сразу стало ясно, что обычный ритуал будет изменен, но ни один из Мудрейших не проявил на этот счет ни малейшего удивления: многие века беспрестанного анализа, психических экспериментов, невероятного напряжения, иссушающего мозг, постоянной готовности вникнуть в любой аспект человеческого бытия предохраняли их от какой бы то ни было несвоевременной и неуместной реакции. Даже тень любопытства не оживляла их застывшие черты.

Собственных забот Мудрейшие не имели. От своих телесных структур, как от вместилища всяческих страстей и пороков, они избавилсь давным-давно. Если они и не знали всего, то готовы были ко всему. В течение веков каждую новость им представляли как волнующую проблему, требующую срочного разрешения, и они привычно брались за нее со всем своим бесстрастным упорством. Но в этот раз они предчувствовали нечто худшее. Какое-то неуловимое отклонение в поведении Верховного Властителя их насторожило.

Они ждали.

И когда первая его фраза оформилась и потекла в них, они поняли, что совещание началось.

Сначала это были разрозненные образы: Город, толпы Высоких, застывшие силуэты, долгополые плащи…

Они знали: это Эстеты, обитатели Высот. Вот они разглагольствуют, кружатся среди своих эфемерных светящихся творений, лежат, томно вытягиваясь на протуберанцах из какой-то шелковистой туманности… Или же теснятся вокруг неподвижных, распростертых тел.

Вот она – проблема.

Тела, по-прежнему облаченные в светящуюся материю, но которые уже иссушила и вылущила смерть.

Мудрейшие попытались уточнить свои ощущения. Ритм ментального излучения изменился, и образы заволоклись дымкой. Стали проступать слова. Речь шла о смерти.

«Эстеты, утомленные своей жизнью, слишком поверхностной, своими созданиями, слишком хрупкими, своими наслаждениями, слишком приевшимися, и своими взаимоотношениями, слишком сложными, изобрели себе новое увлечение – самоубийство. Возможно, поначалу это мыслилось ими как вызов… обменять свою жизнь на краткий миг подлинного чувства».

Мудрейшие знали все это. К тому же они порицали эту древнюю манию – подробно излагать сюжет. Мышление теперь представляло собой поток модуляций, меняющий фазы, закручивающий вихревые образы, выделяющий ритм и окрашенность.

И вот теперь ритм менялся. Голос становился властным. Они извлекли из него примерно следующее:

«Мы должны вмешаться. Эстеты бесполезны лишь по видимости. Они несут в себе прообраз некоего совершенства, – они чувственные окончания масс из Низов, отражения феноменов бытия, пришедших со всех уровней Города… Однако добрая половина из них уже погибла, тем или иным способом. За один лишь сезон.

Нам пора вмешаться, Жду ваших предложений».

Молчание (ментальное) было нарушено очень быстро, Мысли хлынули и потекли.

— Но мы все же не можем запретить им убивать себя!

— Да, это раззадорит их еще больше.

— Может, убедить их?

— Что значит «убедить»?

— Привести аргументы, доказывающие их важность для мира. Их необходимость…

— Их внутренние необходимости еще более настоятельны.

— А почему бы не приобщить их к новым приключениям, новым завоеваниям?

— Потому что они смогут найти смерть на далеких землях так же хорошо, как и здесь.

— А давайте разделим их – сформируем соперничающие группы.

— Они начнут истреблять себя коллективными усилиями – в битвах.

— Тогда их надо подвергнуть рекондиционированию, как мы это сделали с массами.

— Невозможно – поэзия выработала у них иммунитет.

— Запереть их в собственных капсулах, например.

— Почему бы не попробовать?

— Архаичное средство… но, без сомнения, эффективное.

— Подытожьте нам его выгоды.

— Некоторый период бездействия, новая ситуация, прочувствованная как вульгарное насилие, приведет к тому, что смягчит позывы… С другой стороны, их тенденция к саморазрушению превратится в агрессивность, направленную на Высший Порядок…

— То есть, на нас!

— Ну, это мы как-нибудь переживем.

— И что потом?

— Потом? Мы их освободим. Но в их психике появится новый противодействующий элемент. Они ведь так впечатлительны…

— И, может быть, они изобретут себе какую-нибудь новую страсть, не столь обременительную.

***

С первых же минут нового ночного цикла три миллиона Эстетов вдруг обнаружили себя наглухо запертыми в собственных капсулах регенерации.

Их едва пробудившиеся умы, еще оглушенные действием привычных галлюциногенов, излили в окружающее пространство потоки недоуменных вопросов. Некоторые восприняли случившееся как шутку – ведь они и сами сочиняли иногда мрачноватые церемонии и обряды. Другие испугались за свой рассудок: их вселенная, основанная на некоторых незыблемых принципах, внезапно стала рассыпаться у них на глазах. Ибо никогда еще шлюзовые камеры капсул не запиралсь. Власть одним махом обнаружила себя в этом отвратительном жесте отчуждения.

Многие тут же скончались от интеллектуального удушья. От умоисступления, в котором было мало эстетического. Умирая, они напрасно взывали, хрипя от ярости, к своей публике. Их последнее одиночество оказалось совершенным и полным. И самые прекрасные их поэмы разразились в тишине, среди мрака и отчаяния. Но разве само по себе не стало это грандиозной эпопеей? Миллион утонченных существ, увядающих, умирающих от тоски за створками из радужного металла! Миллион стенаний, жалоб и биений о стены! Миллион воплей – воплей ненависти – наконец-то подлинной!

Потом все возобновилось. Тяжелые металлические щиты скользнули в своих пазах… И выжившие Эстеты, робкие тени, вышли гурьбой из мест своего заточения и отважились заполнить собой магнитные туннели и прочие пути сообщения. Чувствовалось, что они обеспокоены. Даже больше – раздражены. Им было невыносимо осознавать свою невредимость после подобного унижения. Тем не менее тяжкий маховик повседневных привычек потихоньку опять раскрутился. Опять возобновились балеты «Венца и Тоги», в то время как из Цветников Куртуазной Любви доносились крики радости и взрывы смеха. Жизнь пошла своим чередом, гармонически распределяя задачи и предназначения. Высоким – субтильные тела, кипящие мыслью. Обитателям Уровней – крепкие мускулы и монотонный труд. И над всем этим, в рассеянном свете, у самых Вершин – неусыпное бдение Мудрейших, прикидывающих свои шансы на успех.

Долго ждать им не пришлось. В первый же день Регистраторы Жизненных Выделений насчитали двадцать самоубийств. Назавтра их стало уже сто тридцать. Потом, наконец, докатились и до тысячи, как в самые мрачные времена.

Верховный Властитель созвал Мудрейших.

Им не понадобились даже обычные предосторожности, ибо Владыка сам грубо схватил быка за рога.

— Они неисправимы! Вы только взгляните на цифры!

Никогда еще Властитель не считал полезным проявлять беспокойство.

— Мы должны признать свой провал.

— Мы потеряем нашу элиту.

— Если элита сама себя губит, можно ли считать ее элитой?

— Такое случалось во все времена… А мы все-таки выжили.

— А вправду ли мы выжили? То есть, в реальности?

— Что же мы, призраки?

— Может быть… Кто способен вычленить из нас наследие всех наших предков, чтобы определить наш собственный удельный вес?

Речь идет всего лишь о нормальном эволюционном процессе. Исчезали целые расы. Люди, животные… Похоже, что-то в этом роде готово произойти и здесь.

— Разве Эстеты животные? Или все-таки люди?

— Ни то, ни другое. Они витают на границах пространств.

— Прекрасно. Но это ничуть не решает нашу проблему.

Молчание. Потоки сознания, кропотливо свивающие сеть размышлений в насыщенном до предела ментальном поле.

Владыка опять взял слово.

«Будь то раса, будь то социальная категория, обитая в запечатанном сосуде, она неизбежно обречена на вымирание. Это что-то вроде удушья, блокирующего работу всех интеллектуальных механизмов, и даже физических. А далее – полное извращение поведенческих реакций. Сами-то мы миновали эту стадию. Вернув себе естественность, мы ограничиваем внутреннее напряжение и получаем возможность созидать…»

— И что же мы созидаем, Владыка, кроме нынешнего хаоса?

— Мы должны создать другой хаос, который поглотит этот.

— Я возвращаюсь к тому, что вы высказали: некоторые Эстеты действительно создают восхитительные формы

— Именно это меня и беспокоит. Они создают только формы.

— Подтверждаю и добавляю: они не обновляют свои базовые материалы. Они шлифуют до бесконечности одни и те же мотивы… и это позволяет допустить, что еще не скоро они изобретут себе новые игры. Мы можем дождаться того, что в один прекрасный вечер они предложат нам целый конверт с вариациями на тему самоубийства. Надо бы попытаться направить их энергию на…

— На что?

— Вот мы и подобрались к коренному злу: наша планета – это замкнутый мир. Замкнутый и опасно переполненный.

Болезненные обертоны образов, порожденные этой короткой фразой.

И внезапно среди этого водоворота ментальной дискуссии оформилась некая идея. Она могла бы звучать так:

— А что если обратиться к тому странному существу, прозванному «философом»? Похоже, он так хорошо приспособился к миру доисторических древностей, что чувствует себя среди всей этой чертовщины, как дома. Может быть, он знает что-нибудь и о загадочных эпидемиях, постигавших человечество в незапамятные времена?

— Макиавелли?

— Именно. Он единственный в своем роде, и мы регулярно дискутируем с ним о вероятностях Совершенного Распада.

— Неприемлемо. Он живет вне систем жизнеобеспечения, поэтому ничто не удерживает его на Высотах. Он блуждает в поисках приключений по всему Планетарному Городу, сверху донизу.

— Это лишний довод в пользу того, чтобы с ним проконсультироваться: он может рассказать, что творится в Низах… где и кроется, возможно, решение нашей задачи.

Владыка Высоких не вмешивался. За бурно колеблющейся завесой мысленных образов угадывалось его холодное спокойствие – спокойствие ледяного монолита. Потом обрисовалось что-то вроде улыбки. Он заговорил:

«Я поддерживаю это предложение. О тайных механизмах, руководящих человеческими существами, Макиавелли, возможно, знает больше, чем все вы вместе взятые. Из архивов ко мне регулярно поступают донесения о затребованных им материалах. Он обращался даже к первоисточникам, подлинным, сшитым из множества листов, их раньше называли «книгами». Ему знакомо многое из давно забытого. Искусство управлять существовало и тогда, хоть и в первобытном состоянии. Понятия о стратегии были в самом зачатке. Проводились дикие эксперименты… Дадим ему высказаться – он наверняка найдет решение нашей проблемы. Которое, я уверен, надо искать в самом существе человека…»

Любопытный факт: Макиавелли отыскался тотчас же, хоть и блуждал где-то у самых границ обитаемых зон – лишний раз подтвердив легенду о силе своего дара предвидения… по крайней мере, в определении исходных данных задачи.

Как только он появился на заседании Совета, во плоти, кстати сказать, сразу стало понятно, что он уже располагает решением. В этом до крайности проявилась вся элегантность его поведения – он даже не пытался симулировать собственную неосведомленность. Долгий опыт изучения старинных источников сообщил ему некий род спокойной мудрости, которая без сомнения очаровала бы Эстетов – ведь они и сами любили дерзкие поступки. А это был как раз такой: недвусмысленный отказ следовать раз и навсегда натянутой нити Ритуала Высоких.

Он просто вошел и заговорил, обращаясь к Властителю и почти касаясь его (тот даже чуть отшатнулся и не смог скрыть этого).

Итак, он заговорил.

На Мудрейших это произвело впечатление внезапно обрушившегося града. Спокойная поверхность их мысленного поля подернулась возмущенной рябью. И лишь когда он перешел на режим «контролируемой эмиссии», они испытали облегчение.

Они расшифровали:

«Ваши попытки были изначально обречены на провал, потому что Эстеты наделены новым инстинктом, еще более сильным, чем инстинкт самосохранения. Я бы назвал его «инстинктом самовыражения». В замкнутом мире, где вы обрекли их на прозябание, несмотря на кажущуюся легкость и блеск бытия, они постояно сталкиваются со страшным врагом. Этот враг – собственное отражение в глазах другого; неизменно раздражающее ощущение, что тот, другой, его оценивает. И поэтому им во что бы то ни стало надо проявить себя… или умереть.Вот так: поступок или смерть. Сами посудите: ведь у них есть все – физические радости, достаток, безопасность. Не хватает лишь одного – возможности реализовать себя. Не веря больше ни во что, сталкиваясь лишь с самими собой или с подобными себе, копаясь в одних и тех же закоулках своего духа, отчаявшись испытать себя по-настоящему в стерильных схватках, они обнаружили, что существует лишь одна единственная область, где они могут положительно реализовать свои таланты и возможности. Что это за область, вы знаете?»

— Да, подтвердили они. – Смерть.

— Увы, право на смерть – это все, что вы им оставили в этом чересчур утонченном мире.

Ритм его мысленной речи чуть изменился. Это позволило им догадаться, что конец близок. А он, высвобождая один за другим ментальные образы, спокойно продолжал:

«Нам надо сыграть на присущем им чувстве соперничества. Ведь несмотря на их беспрестанно декларируемое кредо, они втайне мнят себя высшими существами, по крайней мере в планетарном масштабе. Их неоднократные заявления по поводу очаровательной непосредственности, простоты и чистоты прочих обитателей Города — не более чем зыбкая преграда, воздвигнутая, да и то с большим трудом, против собственной тенденции объявить себя другой породой.

Я долго размышлял и пришел к выводу: есть лишь одна вещь, которую они никогда не будут в состоянии перенести. Это мысль о том, что толпы с Низших Уровней способны на те же безумства, что и они».

Легкие волны оживления пробежали по ровной ткани их согласных мыслей.

«Вот что я предлагаю: используя методы, которые вам хорошо известны… да, да… мы спровоцируем эпидемию самоубийств на Низших Уровнях. Но нам понадобится изобрести новые формы – самоубийство там ни в коем случае не может быть следствием эстетического процесса. Скорее это должно быть что-то вроде кровожадной игры, оргаистического идолослужения. Неотесаные толпы, убивающие себя сотнями… Как вы думаете, какой отклик это найдет в Высших сферах? Какие мутации произойдут в насквозь софистическом сознании наших эстетов? Допускаете ли вы, что они согласятся почитать тех же богов, что и Низы? Я утверждаю: они тут же брезгливо отвернутся от них. Для того лишь, правда, чтобы вскоре придумать очередную дерзкую выходку… Но нам всегда достанет времени предупредить ее».

В первый раз за все время этой длинной речи один из Мудрейших вмешался:

— А как нам быть с населением Низших Уровней… потом?

Макиавелли не ответил.

Вместо ответа он испустил яркий мысленный образ. Что-то вроде вспышки, трассирующей очереди, цепочки жгучих сарказмов. Которые, однако, содержали некую идею. Можно было понять ее примерно так:

«У масс из Низов простейшие реакции, который при желании легко контролировать… Главное – вовремя выдернуть запал».

Чувство рассеянного ужаса витало над собранием.

***

Все произошло очень быстро. На Высотах вскоре стало известно, что Низшие целыми толпами истребляют себя в залитых кровью глубинах подземных галерей. Потом на более близких уровнях начались свирепые поединки. Какие-то люди в пестрых полукафтаньях гонялись друг за другом с оружием в руках, вдоль всей длины опоясывающих платформы открытых галерей, грохоча ногами по черному металлу.

Вместе со слухами о первых жертвах Вершин достигло омерзение.

Начались бесконечные разглагольствования в окрашенной тени Бутонов Отдохновения. Деликатно опираясь на светящуюся балюстраду, Эстеты до боли в глазах вглядывались в бездонные глубины Низов, откуда доносился терзающий ухо рев – свидетельство неистовых оргий. Потом они перебрались повыше, в Живые Кварталы, чтобы сосредоточиться.

***

Владыка Высоких сделал едва уловимый жест, открывающий собрание. Мудрейшие как и прежде выглядели на своих экранах совершенно бесстрастными, но в пространстве вокруг них трепетала вполне явственно выраженная вибрация удовлетворения. Никто не говорил, слова рисковали разрушить это приятное течение согласных мыслей. Определенно, они были счастливы, как могут быть счастливы те, которым удалось разрешить каверзную загадку, неожиданно всплывшую на поверхность из недр Неконтролируемых Эпох Человечества. Теперь к их обычной уверенности примешивалось даже некоторое самодовольство, благостное, снисходительное самооправдание.

По предложению самого старшего из них они начали долгий Ритуал Очищения, все глубже и глубже погружаясь в плотную атмосферу гармонии, спокойствия и порядка…

До того самого мгновения, когда в их черную нирвану ворвалась весть о первом, доселе неслыханном в утонченном кругу Высоком убийстве.

***

Перевов с иврита И. Кернер

Описание Моисея в Торе носят явно мифологический характер. Вопрос, возможно ли, руководствуясь одними сказаниями Торы, воссоздать образ Моисея как подлинной исторической личности, не имеет однозначного ответа. Традиция приписывает Моисею пять разделов Торы. Сама Тора также утверждает, что именно Моисей, а не кто другой, принял Божий закон из рук самого Господа и передал его Израилю.
Следует отметить, что некоторые исследователи отказываются признать в Моисее автора или преемника довольно большого количества законов, записанных в Торе; в то же время многие комментаторы придерживаются мнения традиции, согласно которому Моисей передал еврейскому народу десять заповедей.
Интересен также вопрос, какое место занимал Моисей в истории развития монотеизма в Израиле. Согласно концепции Торы, еврейские прародители (или Отцы) признавали универсальное единство Господа задолго до рождения Моисея, и, следовательно, функция Моисея в историческом и религиозном развитии Израиля ограничивается лишь восстановлением обновлением, реконструкцией союза между Господом и Израилем, а не его установлением. С другой стороны, некоторые утверждают, что откровение Господа Моисею уже само по себе подразумевает признание Моисея первым израильтянином (здесь: жителем Израиля), служившим ему.
Существуют, в свою очередь, сторонники мнения, что во времена Моисея Господь был исключительно богом Израиля, и что так называемые классические пророки были первыми провозгласившими концепцию универсального единства Господа.
Можно сказать, что мифологический, как правило, характер сказаний о Моисее не всегда дает нам право отрицать существование послужившего основанием для них исторического фундамента. И, разумеется, также нет повода для разжалования Моисея как исторической личности только потому, что некоторые источники Танаха, в которых говорится об исходе, например Телехим, не упоминают его имени. Восхваляющий дела Господа свободен от необходимости упоминать имя его посланника. Даже чтец позднейшей пасхальной Агады иногда присваивает себе право обойти молчанием Моисея, посланника Божия, и расценить исход (включая, разумеется, все его житейские стороны), как заслугу единственно Господа.
Однако, если все-таки относиться к освобождению еврейского народа из рабства как к историческому событию, нельзя игнорировать факт того, что существовал и конкретный человек инициатор, подготовивший и организовавший это событие. Это делает очевидным, что разногласия трактовок проистекают из-за того, что каждое направление еврейской школы по-своему видит вклад Моисея в общую традицию: например, роль его участия в чудесах, совершаемых Господом, или то, в какой мере он пользовался помощью своего брата, священника Аарона.
По сути дела, никто из комментаторов не задается вопросом о РЕАЛЬНОСТИ существования Моисея. Этот вопрос не занимает их также и по той причине, что в Торе имеется множество конкретных чисто бытовых деталей, относящихся к биографии Моисея, и в их числе его женитьба на Цитторе, дочери мидийского священника. Достоверность этого факта подтверждается, в частности, тем, что уже во времена Судей мидийцы были врагами Израиля; стало быть, позднейшая традиция мидраша не могла бы отнести к биографии Моисея эту не самую выгодную деталь (т.е. женитьбу на мидянке), не будь для этого достаточно веских оснований.
Воспитание Моисея во дворце фараона также одна из ярких черт его биографии. Происходит так, что из человека, живущего в кругу египетской элиты, и по всему по культуре, по образованию, по вероисповеданию египтянина, Моисей становится вождем народа, обращенного в рабство. Процесс становления Моисея вождя и спасителя напоминает порядок формирования вождей в более поздние периоды. Подобно Моисею, они тоже первоначально являются либо отпрысками, либо воспитанниками народа-поработителя, проходя подобный же процесс, в результате которого становятся вождями и наставниками угнетенных, благодаря высоким качествам ума и остроте сопереживания нации.
На этом фоне вырисовывается дополнительный фактор, имеющий важное значение в жизни Моисея с того времени, как он становится предводителем Израиля. Это постоянная, неослабевающая натянутость в отношениях Моисея и его народа. Вся жизнь Моисея посвящена выполнению труднейшей миссии, и естественно, что он, принявший на себя эту миссию, не может, не чувствует за собой права отступать перед трудностями. Но Моисей не может действовать один. Чтобы довести задачу до конца, необходимо участие народа, его труд и поддержка. Народ же, со своей стороны, успел привыкнуть к рабскому существованию в Египте, которое вполне обеспечивало ему безопасную жизнь. Несложно сообразить, как трудно было Моисею оторвать людей от их прошлого: недаром в пустыне, в тяжелые дни нужды и голода, не раз звучали жалобы на Моисея.

СМЕРТЬ МОИСЕЯ

Моисей умер на горе Хар Нево (гора Нево), на границе земли Обетованной, в возрасте 120 лет (Дэварим). Если даже проигнорировать типологичность этой цифры, внимательное изучение биографии Моисея убеждает, что смерть настигла его в глубокой старости. Тем не менее преклонный возраст Моисея не является достаточным основанием, чтобы объяснить, почему великий пророк не удостоился ступить на землю Израиля, иначе говоря, окончательно завершить возложенную на него миссию.
Описание смерти Моисея дает подробности, смягчающие суровость этого обстоятельства. Мы знаем, что перед смертью Моисея Господь показал ему землю от горы Нево до Дана. Моисею не суждено было ступить на землю Израиля, но он ее УВИДЕЛ. Однако нельзя не согласиться, что даже последняя оговорка не может дать удовлетворительного объяснения выдвинутому вопросу, и мы принуждены искать дополнительные комментарии.
Один, наиболее распространенный из них, выдвигает следующий тезис: Моисей заслужил от Господа наказание за некий грех. Подобное заключение о грехе можно вывести на основании двух сказаний Торы:
1) грех народа, проявленный при переходе через пустыню, налагает ответственность и на Моисея, не освобожденного от наказания, несмотря на то, что сам Моисей ни в чем не повинен, напротв он крайне болезненно реагирует, когда выясняется, и уже во второй раз после греха Золотого Тельца, что, оказывается, вера народа в Господа еще недостаточно прочна;
2) сам Моисей совершил грех (разгневавшись на народ, ударил по скале с целью наглядно показать, что Господь обладает неограниченной силой и властью над сынами израилевыми, и что он, посланник Божий, может использовать эту силу, чтобы выбить из камня воду).
То, что взято мною в скобки, на самом деле лишь интерпретация оригинала, согласно которому Моисей был безупречным праведником, по велению Господа извлекшим воду из скалы одним ударом.
Однако Когены в более позднем комментарии поостереглись столь откровенной материализации воздействия Господа (учитывая даже, что прямое действие совершал Моисей, первоисточником все равно являлся Господь). Вот почему появился комментарий, в соответствии с которым Господь повелел Моисею извлечь воду из камня одним только СЛОВОМ, так, чтобы высшая власть открылась народу во всем ее могуществе. Однако стенающий от жажды народ исчерпал терпение Моисея, и он, не сдержавшись, ударил по скале вместо того, чтобы в точности выполнить веление Господа (NB! действие, возможно, не содержащее никакого намерения извлечь воду именно таким нетривиальным образом, тем не менее привело как раз к этому результату).
Описание смерти Моисея таинственно. После того, как Господь показал ему долгожданную землю, Моисей умер, и Господь похоронил его. Следует еще раз отметить, что Моисей увидел землю с вершины горы Нево и что после его смерти не было обнаружено никаких признаков его захоронения. Соединив два вышеуказанных факта в одно целое, некоторые комментаторы приходят к выводу, что Моисей не умер вовсе, а был вознесен на небо к Господу (в простой символике “гора” означает восхождение). Это предположение, кстати, параллельно религиозно достоверному, т.е. не подлежащему опровержению с точки зрения Танаха, вознесению на небо пророка Илии (Илиягу). Вместе с тем описание восхождения на гору Моисея не совсем совпадает с описанием вознесения Илии (Илиягу). Напротив, это последнее сказание о Моисее делает особый упор на то, что восхождение на гору не имеет ничего общего с восхождением или приближением к Господу. Следовательно, Моисей поднялся на гору только для того, чтобы увидеть землю своего народа. А затем Господь похоронил его. Важный вывод, вытекающий отсюда, следующий: слава, осенившая Моисея как пророка Израиля, и тот факт, что он был единственным, кого похоронил сам Господь, никак и ни в чем не меняет его природы. Для Господа умер его пророк. Но это совершенно не имеет отношения к смерти и захоронению как таковым. Более того, сказано, что НЕ на горе Господь похоронил Моисея (гора читай, близость к небу), а в ущелье, чтобы приблизить удел Моисея к уделу обычных смертных.
Велик был Моисей, и не было пророка, подобного ему, но согласно концепции Торы это все же был человек из плоти и крови, а не полубог.