Так подробно расцвечен двор,

Что как будто и не рождался

Тот неведомый, от кого

Чёрный след на снегу остался.

 

В немоте моих дел и бед,

Сам неведом себе и странен,

Я пройду, не ступая в след,

Не оглядываясь. Растает

 

Дробный гул в пустоте ворот.

Поживиться проспекту – нечем…

Снег помедлит – и занесёт

Наши правды, запинки, речи…

Натан Лейтес

(https://ru.wikipedia.org/wiki/Лейтес,_Натан_Шоломович)

Возраст джаза принято отсчитывать с 1897 года. За прошедшее с тех пор время он стол напоминать многоликого Януса, так много школ и направлений сменилось за сотню лет. Небольшой родник, забивший в Новом Орлеане около века назад, разлился в широкий океан музыки, воды которого, подобно настоящему океану, омывают и теплую Бразилию, и холодную Антарктиду.

Есть в джазе имена, известные всем. Издавались многократно и продолжают издаваться записи Армстронга, Эллы, Дюка, Глена Миллера. Можно насчитать максимум пятнадцать-двадцать общепризнанных имен. Но помимо них существует множество блестящих музыкантов, о которых известно только коллекционерам. В одной лишь джазовой энциклопедии содержится десять тысяч имен. Издатели думают о выгоде, а музыка высочайшего уровня остается недоступной.

Старейший джаз-клуб страны «Квадрат» начал выпуск серии кассет “Золото джаза» (выдающиеся исполнители, оркестры и ансамбли). Эта серия адресована любителям джаза с широкими интересами.

Фирмы «Мелодия» больше не существует, виниловые пластинки перестали выпускаться, а компакт-диски многим не по карману. Лучшее, что мы могли придумать — выпускать хороший джаз на кассетах, чтобы обеспечить любителей добротной информацией.

Среди вышедших кассет можно найти имена Чарли Паркера, Джо Вильямса. Хораса Силвера, Майка Брекера и др. Скоро будут изданы записи Э.Долфи, Ч.Мингуса, Р.Керка. К.Брауна и пр.

Идея создания серии возникла после смерти пианиста Юрия Вихарева. В 1961-63 гг. Вихарев был президентом университетского джаз-клуба. Это был прекрасный музыкант, грамотный, хорошо эрудированный, обладающий литературным даром. Он часто выступал на фестивалях, вокруг него всегда были люди. После его смерти не осталось ничего, ни одной пластинки. С людьми уходят целые куски истории джаза.

Нам удалось найти запись квартета, сделанную в Прибалтике. Так появилась кассета «Памяти Вихарева». За ней последовала запись трубача Кости Носова (умер в 1984 г.). Издали кассету, посвященную его памяти. Потом решили, что пора создавать свою антологию.

Во всем мире готовятся отмечать столетие джаза. Джаз развился невероятно. Каждое новое течение добавляло что-то свое в его палитру, и мы хотим, чтобы об этом многообразии узнали лучше. Выражаясь «шершавым языком плаката» 70-80 гг.: «Столетию джаза — сто кассет».

В золотую серию будет включено то, что считает лучшим наш клуб. Кто-то любит диксиленд, а кто-то предпочитает «собаку» — авангард. Что можно назвать «золотом» джаза, каждому подсказывает его вкус. Наш выбор субъективен настолько, насколько могут различаться вкусы. «Золото джаза» — то, что считает золотом «Квадрат», его секция филофонистов. И мы не хотим в этом выборе никакого единодушия.

У Леонарда Бернстайна есть лекция о джазе, в которой он говорит: «Я хочу рассказать с джазе и поделиться любовью к нему». Можно было бы сказать вслед за ним, что все, что мы стараемся делать, делается из желания поделиться своей любовью к джазу.

Господин Лю Жэньхао, почти безвылазно прожив в нашей стране — между Москвой и Санкт-Петербургом — три долгих года и успешно защитив кандидатскую диссертацию, почувствовал, что успел сильно соскучиться по дому. Он поспешил со сборами и отбыл на родину в Тайвань на полмесяца раньше, чем планировал.

Прощаться было грустно. Близость отъезда сделала Жэньхао откровенным, и он неожиданно заговорил о том, чего до этого из скромности старался не касаться в беседах.

 

У меня долго не было друзей, — рассказывал он, — в детстве мне казалось глупым играть, как все дети. Брат очень любил ходить в детский сад, а я смог выдержать там только один день, так мне не понравилось, что внимание уделяется пустякам. Мне стыдно было водить хороводы и петь детские песенки. Игры детей казались мне пустыми, поэтому я предпочитал сидеть дома. Когда родители уходили и я оставался один, я раскрывал большую бухгалтерскую тетрадь отца с обратной стороны и начинал рисовать. Настал момент, когда отец, делая записи, дошел до страницы с моим рисунком. Я признался, что давно занимаюсь этим, и с того дня получил право не выходить к ребятам на улицу под предлогом рисования.

Девушками я тоже не интересовался — это требовало времени, которого мне всегда не хватало. Мне больше нравилось то, что обычно считается занятием для стариков, например, тайцзы. Многие думают, что этими упражнениями надо начинать заниматься, только выйдя на пенсию. В институте меня даже прозвали «Стариком» — из-за тайцзы и из-за того, что я не ходил на дискотеки, не ухаживал за девушками и не развлекался с друзьями. Обычно в этом возрасте людей больше интересуют веселые вещи, а то, чем любил заниматься я — совсем не для молодежи.

В детстве я был очень молчаливым. До восьми, девяти лет я был уверен, что бог вкладывает в каждого человека определенное количество слов, поэтому, когда все слова сказаны, человек сразу умирает. Я старался все время молчать. Мой учитель решил даже, что я заболел или сошел с ума. Когда он убедил меня, что я ошибаюсь, и что длина моей жизни не зависит от количества сказанных слов, я так обрадовался, что начал говорить без остановки и сделался очень болтливым. За это мне дали кличку “Пулемет”, потому что я ни минуты не молчал.

Большинство людей, заканчивая школу и становясь взрослыми, живут шаг за шагом, не задумываясь, зачем им это нужно и к чему приведет. Они поступают в институт, потому что так советуют родители, друзья, или потому, что это престижно в настоящий момент. После института они работают по специальности, потом женятся, заводят детей, делают карьеру, а потом выходят на пенсию и отдыхают. Мало кто задумывается, соответствует ли такая жизнь лично ему.

Дома я закончил институт по специальности авиационное машиностроение. Студенческие годы оказались для меня очень полезны. Учеба не была слишком напряженной и оставляла достаточно времени, чтобы думать. Благодаря этому я понял, что специальность меня не устраивает. После армии, где я был авиационным механиком, я решил получить другое образование. Чтобы понять свою цель в жизни, надо хорошо знать себя. Напрасно люди не стараются узнать о себе как можно больше.

У меня много интересов, я очень любопытный человек. В шестнадцать лет я начал учиться играть на скрипке. К сожалению, это слишком поздно, чтобы успеть стать настоящим музыкантом, но я надеюсь, что в следующей жизни начну заниматься музыкой в более раннем возрасте.

Четыре годэ я посвятил медицине. Акупунктура, китайский массаж, исследования пульса. Цигун. Я не считаю, что добился многого, но кое-чему успел научиться.

В России я получил экономическую специальность. Поступил в аспирантуру Московского университета и занимался вопросами интеграции экономики Тайваня и России. Думаю, что этот предмет соответствует современной жизни и моему возрасту.

Русским языком я начал самостоятельно заниматься дома, но мне не хватало хорошего преподавателя и практики, поэтому только в России я смог по-настоящему узнать язык.

Вообще мне повезло, что я оказался в России. Я человек, который любит рисковать, я люблю непредсказуемость, а Россия — очень непредсказуемая страна. Здесь никогда нельзя предвидеть, что случится в следующий момент. Это заставляет быть готовым ко всему и задумываться о серьезных вещах. Может быть, счастье русских — жить так, как они живут.

Меня интересуют только серьезные вещи, о которых обычно думают старики. Жалко тратить жизнь на мелочи. Если человек думает только о своей маленькой цели, то, достигнув ее, он не знает, что делать дальше.

Это и многое другое рассказал Жэньхао во время нашей последней встречи, иногда прерываясь, чтобы проиллюстрировать свой рассказ, написав на салфетке китайское изречение или строчку из старинной песни, что наполняло разговор особым значением.

От себя хочется добавить: у нас еще будет возможность проследить за ходом мысли господина Лю, несмотря на его отъезд. Только теперь его рукописи будут присылаться почтой из Тайваня {после естественного перерыва на отдых). Как и до этого, господин Лю Жэньхао продолжит для своих заметок пользоваться исключительно русским языком — еще одним из числа серьезных предметов, достойных его интереса.

 

 

Перевод с французского Тианы Князевой

(перевод публикуется впервые)

 

     МАРСЕЛЬ ОКЛЕР (1899-1983) – французская писательница и журналистка, друг Антуана де Сент-Экзюпери.

     Ее перу принадлежат произведения как религиозного, так и свтского характера, но все они проникнуты высокой духовностью.

     В 1937 году в Париже выходит первый номер женского журнала «Мари Клэр», и Марсель Оклер становится его ответственным редактором. Успех журнала огромен, его тираж превышает 700 тысяч.

     В 1938 году Марсель Оклер начинает публиковать свои статьи под общим названием «Счастье зависит от нас самих». Статьи пользуются таким успехом, что автор объединяет их в книгу. По просьбе многочисленных читателей в 1959 году появляется второе издание этой книги под названием «Книга счастья». Ее перевод мы начинаем публиковать сегодня.

     В предисловии, обращенном к читателям, Марсель Оклер пишет: «Свидетельства тех, кто научился понимать себя и принимать счастье, даруемое всем людям, должны придать мужество и терпение тем, кому первые главы этой книги покажутся вначале длинными и нудными. Но любой альпинист скажет вам, что награда достигших вершины, там, где она приближается к солнцу, в сотни раз превышает затраченные ими усилия».

Т.Князева

 

1.

Вы можете быть счастливыми

 

Радость, любовь, изобилие, согласие, мир, счастье – данность этого мира.

Вы, страждущие и обремененные житейскими заботами, живущие в страхе перед будущим, сломленные несчастьями, не считайте, что этим утверждением я оскорбляю ваши чувства. Моя цель – помочь вам открыть в себе источник всяких благ.

Вы верите в существование электричества, не так ли? Вы верите в это, потому что ученые его открыли, потому что инженеры построили электростанции, а монтеры протянули провода, поставили выключатели и розетки, и вам достаточно лишь нажать кнопку, чтобы зажегся свет.

Но представьте себе, что какому-то ребенку захотелось самому создать электроустановку. В лучшем случае он получит сильный шок, и хорошо еще, если не загорится дом, и ребенок не окажется убитым. При этом электрический свет не появится. Но можно ли из этого заключить, что электричество не существует вовсе?

То же самое происходит с нашим счастьем. Как и все, что существует в этом мире, как сила электричества, как сила тяжести, как звук – счастье существует и имеет свои законы.

А мы всю нашу жизнь проводим, тормозя эти законы, и имеем полное основание отрицать существование счастья, потому что в таких условиях действительно невозможно быть счастливым.

Основной же закон таков: мысль созидает – слово созидает.

Мысль, слово, свет подобны звуку и создают могучие вибрации. Думайте о радостном, о любви, здоровье, изобилии, мире, и от вас будут исходить не только благотворные волны, но вы будете притягивать к себе все, что соответствует этой радостной программе.

И, наоборот, вынашивайте мысли о болезни, пребывайте в унынии, повторяйте постоянно: «Мне не везет, меня никто не любит, мне никогда не выбраться из этих трудностей», – и вы не только преградите путь счастью и успеху, но и притянете к себе множество бед, подобно громоотводу, притягивающему к себе молнию.

 

Мой совет: На сегодня хватит. И первый мой совет прост: попробуйте проконтролировать себя. Заметьте, сколько раз в течение дня вы отрицаете в словах и в мыслях то, чего больше всего в мире желаете.

Каково же будет ваше удивление, когда вы убедитесь, что своим негативным настроением наносите удар по своей надежде, иногда по нескольку раз в течение одной минуты.

 

2.

Настройтесь на волны счастья

 

Чтобы помочь вам лучше понять меня, приведу еще один пример. Полагаете ли вы, что всего сто лет назад люди поверили бы, что достаточно повернуть ручку на маленькой коробочке, чтобы, находясь в Париже, услышать романс, исполняемый в Нью-Йорке или Москве?

Можно сравнить наш мозг с транзистором, однако он гораздо совершеннее, чем все известные нам транзисторы, и значительно чувствительнее и мощнее их.

Но если вы захотите послушать по радио танцевальную музыку, вы не станете настраивать свой приемник на волну, передающую похоронные марши. Однако большинство мужчин и женщин постоянно настраивает свои мысли на негативные волны, такие как разорение, траур, болезни, несчастья и удивляются, не получая взамен радостных, положительных результатов.

В наше время нет ни одного человеческого существа, которое не находилось бы в тисках бесчисленных трудностей. Но наши личные неурядицы – ничто по сравнению с всеобщим смятением, с опасностями, довлеющими над человечеством. Эта ситуация, однако, имеет одно преимущество: ее можно сравнить с состоянием пловца, который коснувшись морского дна, отталкивается с силой, чтобы вынырнуть на поверхность.

Быть может, нам необходимо достигнуть всей глубины отчаяния, чтобы, наконец, страстно пожелать выйти из этого состояния. Вот этим именно вы и займетесь. Как? – Приняв безоговорочное решение изменить вашу привычную манеру мыслить и говорить; мысли и слова из отрицательных станут положительными, из положительных превратятся в созидательные.

Таким образом, вы обретете внутренний покой и все, что обусловливает счастье, и сами будете излучать покой и радость.

Этого нельзя достигнуть за один день. Ибо вы должны приобрести сотню новых привычек. А можно ли за один день научиться говорить на иностранном языке или играть на музыкальном инструменте?

Одно могу сказать вам: если вы постараетесь и будете упорствовать в приобретении новых качеств, вы полностью преобразитесь и познаете всю полноту радости, которая была вам незнакома.

 

Мой совет: Каждый раз, когда вы будете ловить себя на мысли, отрицающей счастье, поверните мысленно ручку транзистора, чтобы «поймать» счастливые вибрации.

Ваш дух – кузнец вашего счастья.

 

3.

Мысль – росток

 

     Все, что существует внутри нас, возникает из мысли. Вы не делаете ничего, не подумав об этом вначале. Эта книга, которую вы держите сейчас в руках, не существовала бы, если бы была вначале мыслью, проектом. Ваш любой, самый незначительный жест рождается из мысли; каждое событие вашей жизни имеет своим источником мысль.

Даже те функции нашего тела, которые осуществляются самостоятельно, без участия мысли, находятся под ее влиянием; ваше пищеварение может быть нарушено беспокойными мыслями, ваше дыхание меняется при одной мысли о насилии. Нашу мысль можно сравнить с зерном, которое прорастает, дает всходы, зацветает, приносит плоды. Что же делает большшинство людей? Они действуют подобно безумному садовнику, который, посеяв сорняки, удивляется, что не может собрать урожай плодов. Вы же сеете мысли о бедности, несогласии, болезни и удивляетесь, что к вам не приходит все счастье мира.

Вы не удовлетворены своим существованием – своим фруктовым садом? Он бесплоден, непроизводителен, и растет в нем один чертополох? И вы обвиняете судьбу?

Вместо того, чтобы впасть в отчаяние, задайте себе серьезно всего один вопрос: «Какие мысли я посеял?» Уверены ли вы, что допустили в свой внутренний сад лишь мысли, исполненные любви, вы, сетующие на то, что вас не любят?

Уверены ли вы, что взращиваете в себе лишь терпимость, вы, жалующиеся, что к вам относятся, не проявляя милосердия?

Все рождается из нашей мысли. Любые события имеют значимость лишь постольку, поскольку мы позволяем им посеять в нас негативные, разрушительные мысли. Можете ли вы представить себе чемпиона в любом виде спорта, который вступает в соревнование, заранее уверенный в том, что его победят?

Спортсмены знают хорошо: после любого поражения необходимо немедленно взять реванш, чтобы не позволить внедриться мысли о поражении. Остерегайтесь и вы.

Знайте, что люди, успехами которых вы восхищаетесь, хранят непоколебимую надежду на лучшее при всех затруднениях, с которыми они сталкиваются.

 

Мой совет: Представьте себе ваш внутренний мир в виде поля, на котором каждая мысль должна дать всходы. Контролируйте свои чувства и идеи: какой плод принесет эта мысль?

Если плоды не те, которые вы желали собрать, вырвите, не колеблясь, зернышки мысли-сорняка и замените его противоположной мыслью. Ваша настойчивость быстрее, чем вы можете себе представить, преобразит вашу заросшую колючками пустыню в великолепный сад.

 

 

 

Восхитительно-круглая луна. Сухая трава на газонах блестит от инея.

Ужасный ветер. Все гремит и вот-вот обрушится. Тучи, как ненормальные, проносятся косым строем мимо луны.

Низкое зимнее белое солнце. Прозрачный молодой месяц. Аккуратный треугольник из семи чаек с золотом на крыльях — улетающие осколки солнца.

Пусгые улицы. Ледяные горбы. Безразлично-круглая луна.

 

Может быть…

Сегодня все то же, но что-то все-таки не так. И, хотя погода «возмутительная» и по-прежнему нет солнца, а транспорт забит бегущими и опаздывающими людьми, что-то не так. Может, утренний кофе был слишком крепким или слишком сладким? — может быть.

Может быть, именно из-за этого сегодня мосты на Мойке ведут себя как тропинки в иные миры, и стоя на одном из них, долго думаешь, куда бы лучше податься. А как странно выглядят дома на Фонтанке, как будто чья-то рука накрыла их паутиной, зацепив ее за ветки выставленных в ряд деревьев. И можно ходить и ходить, глядя сквозь хитрые переплетения на небо, которое по той же именно причине кажется таким низким и серым…

Я думаю, мало кто поверит, что всему виной мой сладкий утренний кофе. И все же что-то сегодня не так…

Может быть, во всем виновата зима… Или вся эта серость, и люди, кутающиеся в шубы. А, может быть, яркие вывески магазинов, которые постоянно напоминают о празднике.

Как хочется праздника! Пусть маленького и очень личного, пусть без цветов и шампанского, но настоящего и светлого. Для души. И почему-то с приходом зимы я верю, что праздник наступит весной, вместе с первой зеленью.

А пока я буду таять, как снег, которого никто не видит, как счастье, которого никто не замечает.

«С первыми лучами солнца испанский военачальник был уже на ногах и принялся собирать отряд. Люди становились под знамена, сердца их бились от волнения. Расположение города угадывалось лишь по священным огням на алтарях бесчисленных ступенчатых храмов, едва видных в предутренней дьмке. Но вот, наконец, лучи солнца осветили храмы; башни и дворцы стали видны во всем своем великолепии. Было 8 ноября 1514 года (по другим источникам датируется 1519 г.) — знаменательный день в истории: в этот день европейцы впервые вступили в столицу западного мира.

 

Так один из историков описывает момент, когда Эрнандо Кортес вступил в столицу ацтекской империи, что стало началом разрушения древней цивилизации. По словам известного американиста и исследователя доколумбовой Америки М.Стингл, она обладала развитой организацией и культурой, которые могли бы быть сравнимы с египетской или шумерской, что поразило Кортеса, ожидавшего встречи с грубыми дикарями.

К моменту прихода испанцев это была самая могущественная держава в долине Мехико. Теночтитлан, столица государства, основанная в 1325 году, стала точкой опоры цивилизации ацтеков, впитавшей в себя достижения одной из самых загадочных культур, — толтеков. Еще до пришествия Колумба ацтеки имели развитую социальную, образовательную и культурную структуры.

ОБРАЗОВАНИЕ В столице существовали школы двух типов: для сыновей рядовых членов общества и для отпрысков привилегированных семей. Первые обучались сельскому хозяйству н ремеслу, большое внимание уделялось военной подготовке, главным предметом была история. Выпускники привилегированных школ либо становились военачальниками или сановниками, либо вступали на духовную стезю. Здесь главными дисциплинами были ацтекская религия, организация и история государства, письмо, чтение, счет, астрономия, астрология, стихосложение и ораторское искусство. В школах обоих типов мальчики начинали учиться обычно с пятнадцати лет.

Организованы школы были по-разному. Избранные учились при святилищах и подчинялись монастырским порядкам. Требовалось абсолютное послушание, религиозное усердие, достойное поведение. В ночное время ученики служили богам, удалившись для этого в безлюдное место, где разжигали костры, благовонным дымом воздавая честь богам.

В школах для простонародья учителями были воины, а основным требованием — умение сражаться. Также велось обучение строительству полезных сооружений — каналов, плотин, укреплений.

ФИЛОСОФИЯ Основой науки, которой уделялось большое внимание, у ацтеков была философия — одно из самых примечательных явлений индейской культуры. Философией занимались тламатини (мудрые), пользовавшиеся в обществе огромным уважением. Ацтекская философия запечатлена в десятках стихов сборника «Саахуна».

МЕДИЦИНА Индейской науке принадлежат поразительные медицинские исследования. Искусство медицины тесно связывалось с гаданием. Осуществлялось оно специальным посредником между ботами и людьми. Он должен был владеть сложным эзотерическим знанием, передаваемым исключительно в устной форме. Такими посредниками могли быть и мужчины, и женщины.

Основным средством врачевания служили растения. Ацтеки умели различать до 12 тысяч видов целебных трав.

Философия медицины в основе имела положение о том, что болезнь не просто симптом, она является отражением отношения к жизни. Строгое воспитание молодежи в духе покаяния и сексуального воздержания порождало определенный вид болезни, идущей от нарушения табу и правил. Болезнь, следовательно, рассматривалась также как форма божественного наказания.

КАЛЕНДАРЬ Самую тесную связь с медицинской практикой имела астрономия, представлявшая собой отточенную систему. Ацтекский солнечный год имел 365 дней, делился на 18 месяцев по 20 дней в каждом, а в конце года к ним прибавлялось еще пять так называемых «несчастных дней». Начало года соответствовало нашему 12 февраля, а конец — 11 февраля. Название каждого дня было связано с определенным божеством.

Был у ацтеков и второй календарь — «священный календарь жрецов». В нем год состоял из 260 дней и делился на 13 месяцев по 20 дней. Происхождение и назначение этого календаря пока остается вопросом.

ЛИТЕРАТУРА Ацтеки писали либо на выделанной оленьей коже, либо на бумаге, изготовлявшейся из агавы. Письмо было пиктографическим, т.е. слагалось из отдельных знаков-рисунков, заимствованных у племени миштеков.

Ацтеки успели создать богатую литературу. Известный ее знаток Анхель Мария Гарибай называет целый ряд жанров: дидактические трактаты, драматические произведения, проза. Но первостепенную роль, как и у остальных племен, говоривших на том же языке натуаль, была поэзия. «Взгляните, это я, певец, стихи слагаю,/ блестящие, как драгоценные нефриты./ как волны моря переливающиеся,/ я голосом своим владею,/ и звоном колокольчиков,/ звоном золотых колокольчиков./ Я пою свою благоуханную песнь,/ разноцветным украшениям подобную,/ песнь, сверкающую самоцветами,/ нефритом переливающуюся,/ пою свой гимн цветущей весне. (пер. на чешск. М.Стингл, на рус. В.А. Каменской, О.М.Масловой).

ИСКУССТВО Не менее, чем поэзию, любили изобразительное искусство, чеканку по золоту. Ацтекская культура богата изделиями из золота: украшениями, бытовыми предметами. Популярны были декоративные вышивки, аппликации и диадемы из перьев. Одежду расписывали батиком и другими способами. Занимались ацтеки и обработкой камней, особенно самоцветов, которые использовались как украшения. а также в религиозных обрядах.

СТОЛИЦА История постройки столицы ацтеков такова. Когда племя было изгнано врагами с мест обитания, то единственным спасением оказалось озеро, по которому ацтеки блуждали в поисках безопасного прибежища. Берега повсюду были плотно заселены, и попытка пройти через территорию любого из прибрежных городов могла кончиться полным уничтожением племени. Единственным выходом было высадиться на один из необитаемых болотистых островов. Назвали остров Теночтитлан.

Строительство города было затруднено из-за нехватки камней и дерева, приходилось закупать их у соседних племен. На острове недоставало плодородной почвы, и земля добывалась со дна озера. К этому времени принадлежит удивительное изобретение — чинампа — плавучие сады, которые представляли собой плавающие острова из ветвей и прутьев, засыпанных плодородной землей.

Постепенно на острове, а впоследствии иа всей освоенной территории, возникли прекрасные постройки. Теночтитлан расположился на соединенных между собою островах, а некоторые здания возвышались среди воды на сваях.

Главным храмом считался храм, посвященный богу войны. Он представлял собой пирамиду высотой 30 метров, на вершине которой находились два святилиша. В одном из них стояла статуя бога войны, украшенная цепью из золотых и серебряных сердец. Алтарь, предназначенный для жертвоприношений, был там же. В дополнение столицу украшали два храма двух правителей империи и множество храмов различных богов.

РЕЛИГИЯ Как отмечает М.Стингл, в ацтекской религии как богов, так и совершаемых в их честь обрядов было великое множество. Захватив чужой город, подчинив племя, ацтеки вместе с рабами и добычей захватывали местных богов, включая их в свой пантеон и начиная им поклоняться.

Наивысшим божеством считался бог-творец Ометекухтли и его супруга. Это были «прародители» остальных богов и рода человеческого в целом. Чета обосновалась в просторах Вселенной и, будучи отдалена от людей, не вмешивалась в их судьбы. Поэтому ацтеки в молитвах обращались к богам, возникшим от брачного союза этих высших существ. Это кровавый бог войны и охоты Уиципопочтли; бог ветров, знания, владыка жрецов, покровитель почти всех индейских культур Мексики Кецалькоатль (пернатый змей). Третьим был Тескатлипока (курящееся зеркало), названный так потому, что всегда имел при себе зеркало из обсидиана, в котором мог видеть все происходящее в настоящем, прошлом и будущем.

Наряду с этой тройкой почитались боги и богини урожая, покровители отдельных растений и т.д. Среди них выделяется бог дождя Тлалок. Супругой Тлалока была бол ши рек и озер. Кроме них известны богини цветов и плодородия, главной из которых считалась богиня кукурузы. Богиней агавы была Майлуэль, а четыреста ее сыновей покровительствовали водке-октли.

Одной из важнейших составляющих ритуала обращения к богам было жертвоприношение, а наиболее значительной жертвой считали кровь. Подчас и сами ацтеки добровольно приносили себя в жертву, дабы обрести «блаженство в загробном мире». Обычные почести богам воздавались песнопением, танцами и религиозными драмами.

Ацтеки верили, что после смерти человеческая душа отправляется п солнечное царство Тлалокан, но этой участи заслуживают лишь павшие в бою и убитые молнией, а также те, кто добровольно вызвался принести себя и жертву. Души остальных переселялись в так называемый Миктлан. Сложная религиозная система ацтеков связана с медициной, астрономией и другими дисциплинами.

 

Перечисленные факты хорошо известны и дают достаточно ясное представление о складе жизни «диких племен». О том же, что еще не изучено, можно гадать на страницах целых книг. Будут ли когда-нибудь раскрыты все тайцы? Если и нет, Великая Империя ацтеков не перестанет привлекать неповторимой загадочностью исчезающей цивилизации.

Вот еще один рассказ ни о чем, который написал наш общий друг, прекрасный возвышенный автор. Он сочинял свои истории со странным упорством — которое вообще достойно осуждения, но которое почему-то хвалят, находя благородную твердость характера там, где есть только упрямство и злая ревность неудачливого публикатора.

Эти новеллки, осевшие в архивах многочисленных приятелей автора — той самой тусовки, которую он так проникновенно воспел в «Скромной достоверности опыта» и «Федре» мало-помалу рассеялись по городам и весям нашей с каждым днем все менее необъятной родины и сравнимы теперь, говоря поэтически, с перетлевшей палой листвой, канувшей в мутные водоемы непережившей себя осени.

Об авторе говорить приходится в прошедшем времени; никто не знает, где он сейчас, что с ним. Он как-то исчез: перестал появляться в бильярдных, Арт-клубе, любимых богемой толчках и злачных местах города; потом вспомнили, что его давно не видели у Н.Н., потом вспомнили, что его вообще давно не видели… Воспоминания о постоянно отсутствующем человеке не могут быть долговечными, и вот уже через какое-то время были забыты словечки автора, и его одежка, и разные разности, с ним приключавшиеся в то или иное время его жизни.

Другие певцы явились на ристалище с другими, как водится, песнями, получив при этом свою долю хулы и восхвалений. Так и есть; человеки приходят и исчезают, но тусовка, видоизменяясь, пребывает постоянно, и новые авторы извлекают из ее разрозненной жизни новые сюжеты.

Когда погас свет, мир за окном изменился. Сперва показалось, что он вообще исчез, но потом его огни неясно и тускло расплылись по влажному темному пространству. Кто-то остался по ту сторону стекла и гулял сейчас в светлом, снежном, сыплющем снегом декабрьском мире, и кто-то, напротив, томился и тосковал в пустой темноте комнаты, отделенной твердым стеклом от холодного, черного и чужого в этот час мира, и жил терпеливо и злобно свою жизнь, каким-то необычайным образом и не отдавая себе в том отчета пересекаясь с тем другим человеком, живущим свою жизнь в этом же мире под этими звездами.

Но все дело в том только, что мир сам по себе не меняется в зависимости от освещения и точки зрения, выбранной в соответствии с тем или этим, более или менее удачно. Мир остается таким, каким он был всегда; изменения ландшафта и освещения, так все мгновенно меняющие, на самом деле не меняют ничего, они сами мгновенны, непредсказуемы, непрочны, хотя, скажите, что есть сама прочность? Ведь, например, с одной стороны, слова прочнее и долговечней камней и деревьев, но камень и дерево, как бы скоротечна ни была их жизнь, живут своей жизнью, в то время как слово всегда только тень и отражение отраженного, и если смерть дерева печалит вдохновенного поэта и наводит его на грустные и возвышенные мысли, то кого печалит смерть слов, аккуратными гробиками наполнивших многочисленные лексиконы нашей эпохи, занятой исключительно описанием былых эпох и времен.

Ах, на все можно посмотреть с бессчетного множества точек зрения, коль скоро они бессчетны, но никогда не приблизишься ты к точке зрения моря или дерева и даже своей собственной собаки, о которой, как бы хорошо ты ее ни знал, ты знаешь не больше, чем о камнях и всем таком подобном, то есть не знаешь ничего настоящего. И это, конечно, печально, но печаль — только слово, и не стоит забывать, что пока ты остаешься по одну сторону стекла, по другую гуляет в радостном мире декабря камней и деревьев кто-то светлый и радостный.

Философствующий таким образом автор проводит пальцами по своей загорелой гладкой коже. Он свободен и пуст и принадлежит миру, а мир свободен и пуст и принадлежит автору. По собственному усмотрению автор заселяет зтот мир, раскрашивает и украшает его, располагает людей и вещи тем образом, который автор считает наилучшим. Мир, в свою очередь, заполняет пустоту внутри автора собственными, им созданными персонажами, и странными событиями, и замысловатыми сочетаниями красок и запахов. Примерно так.

Легкий туман плывет в голове автора, автор слышит музыку и плеск воды — шуршание морской воды, набегающей на гальку.

Между гем, он лежит на истертом кожаном диванчике, в узкой полупустой комнате. В комнате темно, и только по потолку бежит свет — полосы, блики и пятна, похожие на те, что автор любил наблюдать много лет назад, когда засыпал и проваливался постепенно куда-то, побежденный размышлениями о печали и многоразличных неприятностях грядущего дня. Считалось, что «грядущий день» всемогущ, и «завтра» может исправлять, улучшать и воздавать по заслугам, карать и миловать, и вообще проделывать все то, что уже целую вечность проделывают карающий и вместе с тем милосердный Бог христиан и прочие древние боги. Так и автор в детстве боялся и надеялся, страшился и ждал грядущего, а вот теперь не боится и не знает сладкого трепета, потому что понял и уверился окончательно в том, что никакого грядущего не предвидится — до тех пор, по крайней мере, пока он сам ему не свистнет и оно не выпрыгнет из-за какого-то очередного угла. Иное дело — прошлое, но не о прошлом, слава богам, речь в этот раз.

Потолок высок, недосягаем и причудливо разрисован дрожащим зыблющимся светом. Душа автора, трепещущий, трепетный, как было сказано в другом месте, дух, оживает и бежит вместе со светом и пятнами теней, веселится и прыгает в недосягаемой высоте. Автор остается внизу, придавленный к дивану. Члены его расслаблены, слух с усилием ловит гул голосов и смех в соседней комнате. Смех обладает способностью передвигаться. Очевидно, кто-то подходит к автору и разглядывает его; люди смотрят на автора сверху вниз, автор на людей — снизу вверх. Происходит обмен взглядами, возможно, автор что-то говорит, он пребывает в неведении до сих пор — говорит ли он что-нибудь в те минуты, когда его душа улетает, освободившись, неведомо куда, где ждет ее и встречает нечто невыразимо прекрасное и недосягаемое.

Потом, должно быть, проходит какое-то время; автор не пытается его измерить; скажем, свет определенное число раз пробежит от стены к стене, следуя пути фар разворачивающейся в проулке машины. Автор перестанет жаться в комок и уляжется на своем истертом антикварном ложе легко и уютно. Приятелям автора надоест смотреть на его блаженную физиономию, и они уйдут к другим забавам и удовольствиям. Мир будет пялиться в темное окно, но ничего особенного на этот раз не увидит, поскольку есть вещи, недоступные глазам мира. Мир может убить и разрушить все, но есть нечто, чего он, даже разрушая, не может увидеть; он просто не видит. Жалкая правда, жалкое утешение.

Проснувшись, автор неподвижно лежит на спине и сосредоточенно глазеет в потолок. Теперь его снова посещают разнообразные мысли, одна другой гаже, и автор неторопливо перебирает их и продумывает одну за другой. Они почти так же плавны и текучи и медлительны, как пересыхающий, но еще живой ручей, и все еще обладают способностью плыть и струиться. Уносимый силой течения, автор плывет вместе и вслед за ними, в процессе этого медленного, плавного и бесцельного движения находя свое скромное счастье.

Что он может? Описывать райские радужные небеса, которые, он видел, не так давно приближались к его глазам, в то время как глаза были закрыты и слепы — их описывал Де Квинси. Считать драконов, ожидая той минуты, когда их узкие длинные тела придут в движение? Драконов считал курильщик Киплинга, да и нет здесь драконов, в этой, предположим, грязной и пустой комнате. Ничего нет нового, говорит каждый новый человек с новым для самого себя удивлением. Мир задан, жизнь дана. Среди развлечений этого божественным порядком устроенного мира предусмотрены вся боль и радость, ложь и отчаяние, скорбь и несчастья, из которых слагается жизнь, и еще то сладкое чувство, которому, за неимением слов соответствующей силы, нет названия, но которое испытывает человек, преданный другом, или человек предающий.

Автор тоже развлекается в меру своих скромных возможностей; сейчас, к примеру, он пишет «Трактат об опиуме». В дальнейшие его творческие планы входят «Трактат о кокаине» и «Трактат о ЛСД». Мысль об ЛСД — как и обо всем, впрочем, что связано с XX веком и его страшной разорванной жизнью — автора пугает и завораживает. Он боится ЛСД, боится XX века, своего времени. Он отрицает время самим фактом своего существования; время, в свою очередь, концентрируясь в продукции мыловаренных заводов и посвященных ей рекламных роликах отрицает автора. Так они сосуществуют, взаимонепроницаемые и безразличные друг к другу. Только по большому счету, читатель, только по большому счету взаимонепроницаемые. Автор в курсе последних событий, и бомбардировки в Сомали, как ни несравнимо это скудное действо с роскошными бойнями былого, не остались им незамеченными.

Время тоже в курсе, что некий автор существует, преисполненный сознания своего скромного ничтожества, в некоем клочке пространства. Вооруженный разрозненными томами латинских классиков тупица силится одолеть ход тяжелой и мощной машины миропорядка, а миропорядок миролюбиво и благодушно делает вид, что в определенные моменты тупице это удается, и отважный тупица продолжает существовать по-своему и как ему заблагорассудится, что дано ему в награду за его отвагу и блистательную красоту порыва, хотя существование автора-тупицы и не предусмотрено им, миропорядком, в том виде, в каком автор существует.

Но это до поры до времени, пока солнце висит в зените своей славы, ветер с залива свеж, и жизнь, кажется — как бы изуродована она ни была — в любой момент сможет подняться и воспарить к дорическим чертогам богов-олимпийцев.

Да, жизнь искалечена, но есть ветер и солнце, и ветер свеж, и многажды помянутые олимпийцы просто-таки блюют от зависти, хотя, в отличие от ратующих непреклонных сердец, все живут да живут, как бы ни пытались нас уверить в обратном гуманисты-классики и просветленные гуманизирующие писатели современности.

Что делать, что делать. Автор живет, пока что. Жизнь его, как и жизнь каждого отдельного человека, продумана и заполнена; она поглощает автора и милосердно заслоняет от него картину трепещущего, кричащего, корчащегося Хаоса, апофеоза бессмысленности и бессмысленной боли — того самого Хаоса, который есть совокупная картина множества человеческих жизней, каждая из которых осмыслена в себе и закончена.

Пусть простит читатель автора; автор любит изъясняться сложно. Но вот пример.

Давным-давно, в теплом туманном детстве, автор был в цирке и хорошо запомнил ужас, испытанный им при виде сочной пестроты красок, напряженных спин гимнастов, одежды и шуток клоунов и совершенно уже невыносимой покорности медведей, наряженных в шутовские платьица. При всем этом в качестве фона присутствовал некий надрывчик, и сам фон лежал слоями, как грим, скрывая хитрую механику пустоты, производящей впечатление абсолютной заполненности.

Удачно смоделированный Хаос жил своей жизнью, хлопотливой, старательной и не более бессмысленной, чем жизнь вокруг. Почему-то автор увидел однажды эту бессмыслицу и с тех пор спит спокойно. В цирке ли, в мертвом любимом лице ли, в сплетении высохшей травы на пляжах приоткрывается ему улыбающаяся морда Хаоса — автор нагло ухмыляется в ответ. Он, конечно, не победил, но разве были у него какие-либо претензии на победу? И разве может проиграть тот, кто благоразумно отказывается от сражения? Чудесная лазейка, утонченнейшая подлость. Она даруется не всякому, а вот автор ее получил; по крайней мере, за это можно благодарить богов. Автор благодарен. Автор благодарит.

C американским композитором Ричардом Кэмерон-Волфом я познакомилась сразу после приезда в Нью-Йорк. Он предложил мне выступить с лекцией на музыкальном факультете Государственного университета Нью-Йорка, где сам в то время занимал место профессора музыки и танца. Я не имела ровно никакого представления ни о его сочинениях, ни о нем самом. При встрече он показался мне обаятельным, располагающим, непосредственным; интересным собеседником.

После лекции Ричард вез меня в своей маленькой «Хонде» обратно, благодаря нескончаемым дорожным пробкам путь оказался не слишком коротким, и я получила возможность внести в портрет своего спутника некоторую определенность и дополнить его деталями, не лишенными живописности.

Между прочим, Ричард успел рассказать не один захватывающий эпизод своей биографии. Путешествие стопом со студенческим другом по Германии, ночевки в деревнях, в стогах сена, ранним утром — пение мужского хора за монастырской оградой. Поездки с юной женой-балериной на безлюдные пляжи, где время проходило в музыкально-хореографических импровизациях среди камней под шум прибоя. И, с тяжелым вздохом: на исполнительских факультетах совсем не осталось студентов, всего по два-три на курс, все хотят быть композиторами или по крайней мере дирижерами. Что тут скажешь! Профессор не скрывал и своей тяги к древнейшим источникам культуры, к мудрости и самобытности сохранивших чистоту цивилизаций. В списке названий его сочинений обращают на себя внимание слова с оттенком экзотики: «мантра», «самурай», Майя…

Однако больше всего мне запомнилась рассказанная Ричардом по дороге из университету история о том, как ему довелось произвести уникальный эксперимент, исполнив опус Эрика Сати под названием «Vexations» (право, не знаю, как его принято обозначать в русском варианте — то ли «Томления», то ли «Раздражения») и впервые в истории осуществив это в точном соответствии с указаниями композитора, то есть в полном объеме. Дело в том, что Ричард начинал свое музыкальное образование как пианист, и исполнительства впоследствии не бросил. Чго же касается «Томлений» (или «Раздражений»), то их автор, с его склонностью к шарадам, предписал исполнителю повторять исходную музыкальную комбинацию безостановочно на протяжении 24 часов. Обычно пианисты ограничиваются несколькими повторами, после чего предоставляют слушателям восполнить недостающее с помощью своего воображения. Ричарда это не устраивало. Ему хотелось знать, как это должно происходить в действительности. И он это проверил.
Он начал с продолжительных тренировок. Дело серьезное — не снимать руки с клавиш в течение суток! Он обдумал предстоящее испытание предельно тщательно. Пришлось учесть все мелочи.

Как следует укрепив пальцы ежедневными упражнениями, за двое суток до назначенной даты он начал поститься, а за сутки отказался и от питья. Накануне выступления не вставал с постели, постаравшись как следует выспаться.

Ранним утром жена довезла его до места, и эксперимент начался. Со слушателями все решилось очень просто. Исполнение происходило в одном из залов музея живописи, где по стенам были развешены картины, а напротив окна стоял рояль. Было воскресенье, день бесплатного посещения музеев. Американцы из понятных соображений стараются не пропустить ни одной возможности получить что-либо бесплатно, поэтому по воскресеньям можно наблюдать невероятно активный наплыв публики в подобные заведения.

С утра служители открыли музей, и первые посетители начали прогуливаться по залам, наслаждаясь звуками рояля. Одни задерживались, чтобы послушать, другие проходили мимо. Люди сменили друг друга весь день. Некоторые возвращались по нескольку раз, чтобы узнать, как идут дела, посочувствовать или выразить свое одобрение. Иногда у рояля скапливалась целая группа, временами же зал совершенно пустел. Несколько раз в течение дня жена Ричарда переодевалась, выходила в зал и подолгу танцевала, потом шла отдыхать. Сам же он мог позволить себе разве что на некоторое время вставать, не прерывая игры, или поочередно освобождать то одну, то другую руку. Так продолжалось до вечера. Наконец, последние посетители покинули музей, и осе двери были тщательно закрыты. Зато окна остались распахнутыми.

Надо сказать, музей этот расположен в саду, и к вечеру гам начала собираться гуляющая воскресная публика. В окно Ричарду видна была зелень деревьев, он слышал разговоры и смех. Иногда снизу до него доносились приветствия и аплодисменты. Постепенно стемнело. В саду зажглись фонари, вся обстановка изменилась. Жена прилегла рядом с роялем и уснула. Под утро воскресный шум затих, и в окна долетало только птичье пение. Круг ценителей творчества Сати сократился, и музыка продолжала услаждать лишь деревья в саду да картины в музее, пока о начале нового дня не возвестили дворники, приступившие к уборке сада.

Не помню, что рассказывал мне Ричард о последствиях своего героизма, помню, что говорил об этом много и подробно. Наверное, неделю не мог встать (или сесть), наверняка пальцами было не пошевелить — неважно. Важно другое. Важно, что он не сделал себе никаких скидок, хотя ничто не обязывало его соблюдать добросовестность. Сам себе назначил, сам сделал. И сделал не для того, чтобы оказать небывалую честь творению Сати или испытать свою выносливость, а для того, чтобы самому прожить, испытать подсказанный причудой французского композитора уникальный опыт во всей его чистоте, провести по нему себя шаг за шагом. То, к чему приложено абсолютное отношение, обретает абсолютное значение.

Не могу судить, способны ли «Томления» Эрика Сати сами по себе произвести в душе переворот, но в том, что Ричард Комерон-Волф после проведенного опыта не остался прежним, сомневатся не приходится.

Французский композитор Эрик-Альфред-Лесли Сати (1866-1925 гг.) до сих пор вызывает споры о месте и значении своей музыки в XX веке. Одни считают его смелым новатором. неоднократно предвещавшим смену музыкальных направлений в искусстве Франции, другие скандальным и претенциозным чудаком. Но бесспорно его влияние на несколько поколений французской молодежи.

У самого композитора творческая ориентация многократно и кардинально менялась. Исследователи не без основания считают Сати одним из зачинателей импрессионистского музыкального письма до Дебюсси, но и этот стиль впоследствии был отвергнут и резко осмеян. Эрик Сати одним из первых поднял бунт против вагнеризма в артистических кругах Парижа в защиту национального своеобразия отечественной музыки.

Сати — человех и музыкант, казался сотканным из противоречий. Для современников это была странная неподдающаяся классификации фигура с чудачествами, необъяснимыми пристрастиями и забавными крайностями во всем — во вкусах, идеях, склонностях и особенно формах их проявления. Эта безусловно талантливая личность, впитавшая в себя почти все филссофско-эсгетические воззрения, зтот разгоряченный музыкальный первопроходец тем не менее не создал ни одного художественно полноценного, общепризнанного «этапного» произведения. Видимо, в глубине души он сохранял к своим сочинениям ту же беспощадную критичность, что и к чужим. Это неизмеримая скрытая драма художника. переживающего неполноценность творческого результата своих намерений. Э.Сати был одиноким зачинателем того, что почти рядом, чуть позже, а иногда и вслед за ним развивали, утверждали, закрепляли другие, более крупные дарования. Долгое время лишь немногие из современников Саги были способны оценить если не реализацию, то саму направленность его исканий, в числе них Дебюсси, Равель. Кёклен, Стравинский.

Из не очень большого творческого наследия композитора можно перечислить наиболее значительное: «Парад» — балет или мимическая сцена с включением элементов цирка, эстрадного ганца и мюзик-холла, открывший новый этап в деятельности Русского балета в Париже. Премьера «Парада» превратилась в скандал. Современники увидели в нем «пощечину общественному вкусу». Примечательно в этом отношении суждение И.Стравинского: «…спектакль… поразил меня своей свежестью и подлинной оригинальностью. «Парад» как раз подтверждал мне, что я был прав, когда гак высоко ставил достоинства Сати и роль, которую он сыграл во французской музыке тем, что противопоставил смутной эстетике доживающего свой век импрессионизма сильный и выразительный язык, лишенный каких-либо вычур и прикрас… »

«Сократ» — симфоническая поэма для женского голоса и камерного оркестра из подлинных диалогов Платона. Музыкальный язык и принципы музыкального конструирования поэмы оказались явно плодотворными и предвосхищают грядущий неоклассицизм «Антигоны» Онеггера, «Царя Эдипа» И.Стравинского.

В 1915 году были созданы три очаровательных по тонкости вокальные миниатюры для голоса и фортепиано: «Дафенео» (на стихи Мими Годебской), «Бронзовая статуя» (на стихи Л.-П.Фарга) и «Шляпник» (на стихи Рене Шалю).

В творчестве Сати преобладают фортепианные произведения: «Три Гюрьены», в когорых А.Корто видит предвосхищение «Дельфийских танцовщиц» Дебюсси, «Джек в стойле», «Tpи пьесы в форме груши с чем-то вроде Начала и Продолжением того же самого и Добавлением, за которым следует Заключение», «Три подлинные дробные прелюдии для собаки», где под собакой Сати подразумевает представителя озлобленного племени критиков, «Сын звезд» — музыка к пьесе Ж.Пеладена, где Сати применяет шестизвучные аккорды из кварт, намного опережая квартовые созвучия Скрябина, Шенберга, Мийо.

Последним замыслом Сати, который он нс успел реализовать. была опера «Павел и Виржиния» на сюжет сентиментального романа XVIII века Бернандена де Сен-Пьера.

Вскоре после премьеры его балета «Релаш» Сати тяжело заболел. Друзья как-то не сразу это заметили. Его перевозят в больницу, где он угасает 1 июля 1925 года. Он жил и умер бедняком, — пишет о нем Кёклен — Он был очень недоверчив, потому что отличался крайней впечатлительностью и непреклонной гордостью. Я думаю, что из-за этой гордости он не хотел допускать никого из близких в свое жалкое жилище, всю нищету которого увидели только после его смерти. Он был неуступчив, не стремился выдвинуться, но неуклонно оберегал свое достоинство художника».