Джеймс Мантет (блюзовый репортаж)

Познакомиться с Майком Науменко я не успел, а с Михаилом Файнштейном-Васильевым выпало провести всего пару вечеров. Первая встреча, в 2009, состоялась на Васильевском острове. У кафе на Большом проспекте, где мы его дожидались, басист появился на шикарной машине. Мне показалось, что его лицо выражает постоянный полушутливый творческий вызов жизни.

Прежде чем отвезти нас к себе, Файнштейн заехал на работу, чтобы что-то забрать, как он сказал. Но может, ему просто хотелось показать, какого положения он добился, успев стать чиновником, занимающимся сферой культуры в Василеостровской районной администрации. Специальное образование у него отсутствовало, но в тот момент на подобной должности было престижно и полезно иметь таких, как он, с корнями в неофициальной среде. К тому же у него было много организаторского опыта в качестве директора «Аквариума» периода взлета. И позже он продолжил представлять интересы многих рок-групп и концертных площадок, примерно как это происходило у него с «Почтой» в свое время.

Дорога к конторе оказалась короткой. Все в пределах того же проспекта. Рабочий день уже кончился, но басист открыл тяжелую деревянную входную дверь личным ключом и зажег свет. За просторным залом совещаний с длинным столом находился его вместительный кабинет, обставленный престижной кожаной мебелью. Собрав бумаги, Файнштейн снова посадил нас в машину и поехал в сторону гавани.

«Васильев живет на Васильевском острове, — заметил он с явным удовольствием, как будто произнося привычное личное внушение. — Говорят, что здесь живут самые сообразительные люди.»

О своей роскошной машине он сказал, что завел ее, рассчитывая перепродать, чего не вышло. Но он не прочь ездить на ней сам, хотя такой класс люкс в ходу у номенклатурных лиц, в принципе презираемых его средой. В конце концов, это и класс рок-звезд. В каких-то материальных вопросах могут пересекаться все, кто имеет престиж.

Файнштейн много лет сопровождал российские рок-группы в заграничных поездках, в том числе в Америке, сочетая эти занятия с параллельными перспективами установления связей и приобретения наживы. Однажды в Нью-Йорке, как он рассказывал к примеру, он даже побывал в неком элитарном собрании политэкономов. «Там были люди, — сказал он с самодовольным смешком, — даже умней, чем я.»

Квартиру на Васильевском он купил в самый момент пика рынка недвижимости. Денег хватило только на скромный вариант. Потом наступил финансовый кризис, и цены упали. Но к этому небольшому промаху, как и к бесчисленным другим, он относился благодушно. Все-таки удалось осесть на нужном острове.

Пока мы шли к дому, Файнштейн смеялся с умилением, вспоминая старую историю, связанную с Апраксиной. Когда той приходила в голову очередная своеобразная мысль — как басист это определил — на сей раз желание избавиться от всякого личного имущества, — она обзванивала друзей. Файнштейну сначала было трудно понять, каким образом перетащить к себе какой-то страшно громоздкий предмет, но за счет сообразительности и привлечения дружеских усилий удалось справиться.

В квартире было уютно, и мы познакомились с его симпатичной невестой. На стенах висели музыкальные инструменты и сюрреально пасторальные картины Гребенщикова. В маленькой отдельной комнате стоял компьютер, на котором Файнштейн показал видеозапись концерта флейтиста «Аквариума» Дюши Романова и его группы «Трилистник». Файнштейну, тоже бывавшему участником «Трилистника», хотелось дать представление о том, что и Дюша, и он успели создать нечто, имеющее самостоятельное значение в музыке.

Когда мы собрались за столом на кухне, Файнштейн включил радио. Зазвучала классическая рок-музыка. Качая в такт головой, он заговорил о том, как чудесно слышать по радио музыку, узаконенную ценой героизма таких, как он.

Чуть позже появился его коллега по конторе, большой блондин в костюме. Какое-то время он пил с Файнштейном водку и бросал реплики громким голосом, мало что замечая вокруг себя, а затем ушел. Файнштейн объяснил, что он этого коллеги терпеть не может, но по работе приходится с ним дружить.

Пока мы сидели, Файнштейн высказал откровенную оценку своих недостатков как басиста. Он признался, что Титов, который заменил его в «Аквариуме», явно играл лучше него, кто никогда не был способен, как он считал, дать группе прочную основу. Файнштейн болезненно переживал эту замену. Его другая историческая роль в «Аквариуме» в качестве «перкуссиониста» тоже выглядела какой-то неопределенной, хотя можно представить, как мило он тряс самопальные погремушки и бил по бытовым предметам в квартирах и на сценах. Главным во всем этом было то, что он принадлежал самому классическому «Аквариуму». Этого отнять у него никто не мог, и никто не мог восполнить пробел в группе после того, как он и другие первые ее участники вышли оттуда. «Акариуму» было полезно иметь рядом непокорную личность.

Провожая нас на остановку троллейбуса, Файнштейн полушутя жаловался, что все меньше чувствует интерес к тому, что нравилось ему в жизни раньше. Ему стало неинтересно слушать музыку. «И даже девушки стали безразличны, — с искренним удивлением заметил он. — Вот вижу девушку и думаю: ну, девушка, ну и что?»

В следующем году Файнштейн приехал для встречи с нами в клуб на улице Пестеля, где работал другой его бывший аквариумный соратник Сева Гаккель. Сева пригласил нас на концерт, который он там устроил для канадской альтернативной рок-группы, получившей грант на гастроли по восточной Европе. Пока группа обитала в Петербурге, ее крикливая и манерная панк-вокалистка останавливалась у спокойного, терпеливого Севы, чьи нервы она успела испытать. Любуясь ею, Файнштейн восторженно смеялся своим глубоким, добродушным смехом: его восхищало, что хотя она была заметно старше музыкантов группы, она превосходила их темпераментом. Из-за громкой музыки было трудно общаться, но запомнилось, что Файнштейн хвалил рок-группу «Ленинград» за актуальность, а подпольные узбекские рестораны за дешевый, сытный и изумительно вкусный плов. Он с удовольствием вспоминал, как бывал свидетелем облав на работников таких кулинарных заведений.

Темы, спонтанно возникавшие в разговорах с Файнштейном, могли бы казаться случайными, но они все имели отношение к тому же пожизненному вызову, который привел его в музыку, к той же сообразительности, которая заставляла его неустанно искать во множестве манящих направлений, стремясь к собственной целостности среди фрагментов.