События последних суток намекают на то, что судьба АБ готова к новой вехе развития. АБ уже перебрался из Калифорнии в Санкт Петербург. Всего за день Татьяна Апраксина успела устроится за своим рабочим столом в исторической редакции журнала на Апраксином переулке. Уже произошли первые встречи со сторонниками Дела журнала. Уже получен российский тираж горячего номера и, готов к презентациям, расходился на них. Уже и снова овладел АБ соседствующей мастерской Апраксиной, получив возможность туда попасть и начать наводить порядок впервые за больше двадцати лет.

В этот порядок, оказывается, входит клад сокровищ, отодвинутых подальше за годы оккупации мастерской чужими Блюзу интересами. Снова висит ряд картин Апраксиной середины 90-ых годов — начала эпохи Блюза — которые застряли в расхищенном пространстве. Это картины, которых вживую больше двадцати лет не мог видеть никто, и среди которых многие не успели засвидетельствоваться на репродукциях.

В спасенной мастерской же найдена и потерявшаяся картина 1986 “Памяти Гутникова”. Последняя картина, которой многие зрители дорожили, особенно запыленная и помятая за счет заброшенности — в прямом противопоставлении тому выходу в запредельный покой, на который указывает сюжет. “Бедный Гутников”, сожалеет Апраксина, словно и о картине, и о давно ушедшем скрипаче, которому она посвящается.

И все же, что очевидно, такие ущербы — щадящие следы посвященности высокому. Это боевые шрамы. Все эти картины являют ось, связывающую воплощенность во времени с бесконечностью. Борьба — одно из условий их существования в мире.

“Первое, что делают всякие корыстные люди при ближайшей возможности”, говорит Апраксина, “это то, что они снимают со стен мои картины”. Пытаясь спятать, что вообще возможен выбор бескорыстия, запредельности.

Нашлось и полотно и скульптуру африканского художника Раймонда Далакены, проживавшего на территории будущей редакции АБ в конце 70-ых.

Со всеми этими воскресшими работами зрители теперь могут ознакомиться снова — впервые в новом тысячелетии.

Кто-то желает Апраксиной, перегруженной подготовкой пространств к повороту, приходить в себя. “Наверное это не самое срочное сейчас”, она отвечает. “Хорошо. Тогда желаю наслаждаться!” И она отправляется дальше наслаждаться, засучивая рукава по дороге.

Раскопываются, очищаются и священные предметы среды мастерской АБ: старинные вазы и статуэтки, музыкальные инструменты, перекликающиеся с профессиональной и философской ориентацией художницы-главного редактора на музыкантов-героев. Подавляющая часть этих пыльных инструментов оказалась зажатой вместе, часто без футляров и грифами вниз, за большим мольбертом, задвинутым в угол кладовки. Оттуда вытаскивались тяжко, словно снимались с положения перевернутых распятий на одном кресте. Не удивительно, что эти инструменты как правило тоже несут следы травмы.

Расстроенное антикварное пианино можно пробовать настроить. Пыль убирается. Но у мандолина теперь отходит дека, у маленькой виолончели свалился подмостик из-под струн, и на раскрашенной головке одного из старых китайских барабанов появилась царапина. На гитаре, на которой играли великаны музыкальной культуры, тоже теперь большая трещина, и струны переставлены под левшу до итога отвержения.

Все эти инструменты остаются знаменателями прекрасного. Они живы и еще способны что-то дать и сказать.

На исцарапанном китайском барабане — образ феникса. Вдруг понятно происхождение феникса на картине Апраксиной на тот же сюжет. “Конечно”, говорит Апраксина, “связь прямая. Сколько же я в жизни смотрела на этот барабан.” Картина 95-го года — как раз года основания Блюза. Как феникс, круг журнала тогда родился из пепла. И сейчас возрождается из пепла еще одной эпохи.

Есть ощущение, что все предметы художественной мастерской годами прятались в ужасе и старались быть незаметными, и только сейчас снова позволяют себя увидеть. После затянутого режима скверны, заново открывается “остров сокровищ”.

Гость первого дня говорит о том, с каким переполненным сердцем она шла на Переулок. Она вспоминает, как в другие годы она сюда могла ходить ночью и видеть, как горел свет за окнами только здесь. И из окон тогда мог донести стук китайского барабана, на который она ходила, как на вызов. “Для меня это место — святыня”, она восклицает.

Этот гость приносит желтую розу. Роза день стоит в вазе на столе в редакции. Потом перевешана головой вниз на стене мастерской, чтобы сушиться. Наконец, снова поставлена в вазе, в новом состоянии постоянства. Вот и первое цветочное приношение нового времени АБ.

Из Франции пишет автор, давно знавший известное место на Переулке, о том, в день приезда АБ ей приснился сон, в котором она красила редакционную квартиру. Все чувствуют, что нечто происходит. Все участвуют непосредственно, на любых расстояниях, любыми способами.

Все меняется удивительно быстро. А так недавно этого было фактически себе не представить! Как говорит Апраксина, “У меня с верой в невидимое очень хорошо.”

По мере того, как восстанавливается порядок, эпоха беспорядка о себе напоминает во все меньшем количестве деталей. Закрывается любое обратное движение в подобную эпоху. Закрывается расширенной стражей картинами. Закрывается и заходами людьми, с их человеческим теплом и соображениями.

 

 

На дни презентаций и встреч с редколлегией журнала приезжают из Москвы, собираются из Волгограда. Шлют приветствия из Германии, Франции, Израиля, Тайвана, из разных штатов Америки.

Контактов становится все больше. Многие говорят о том, что помнят здешний номер телефона с юности.

С первой презентации номера еще понятнее, что нужда в АБ ощущается, как никогда. Некоторые приходят все три дня подряд. Кто-то говорит о назревшей престижности явлений без явных прагматических целей. Кто-то говорит о глотке свежего воздуха, который дает АБ в душном современном контексте. О том, как важно, что все у АБ существует без всякой административной нагрузки. Что люди на собраниях АБ могут говорить, что думают, даже не представляясь друг другу, оставаясь просто мыслящими людьми, на равных.

То, что и редакция, и мастерская находятся на самом первом этаже, кажется неслучайным. Да, первые этажи традиционно меньше ценились с жилищной точки зрения, по крайней мере в России — на первом этаже как правило холоднее, чем на более высоких, за счет обогрев воды сверху, начиная с верхнего этажа. Зато сюда приходить очень легко, чтобы согреться культурным общением.

Один посетитель говорит с порога, “Я пришел сюда потому, что я читал в Вашем объявлении о том, как эпохи сменяются, как кончается одна эпоха и начинается другая. Я сам это чувствую, много об этом думаю, и надеюсь на обсуждение.”

Бескорыстная запредельность возможна. Есть и эта альтернатива. Есть и этот прецедент. Он представлен здесь десятками лет, и он реален тысячелетиями.

Может быть надо было ждать двадцать лет, пока общество не дозрело для АБ, пока общество не разочаровалось в готовых новых вторичностях. Чтобы люди почувствовали, хотя бы и неосознано, что им снова нужен такой физически воплощенный форум для разрабатывания новых принципов общения, для соотношения тем, для усердного поиска истины. По словам одного из участников, “Все эти стыки настолько нужны. Они дают человеку и искру, и наполнение, как бензин. Потом у человека искра попадает в этот бак с бензином. Жизнь зависит от такого возгорания.”

Присутствие одной из предложенных характеристик как новой эпохи, так и самого Петербурга, равнодушие, слетает, кажется, быстро со всех, кого оно могло коснуться.

Говорят о том, что в последнее время многие чувствуют себя в оболочках, без возможности более широкого социального влияния. А здесь, при АБ, все больше, кажется, забывают о вопросе социального влияния вообще. И начинают чувствовать себя счастливыми. И почему бы и нет? Как напоминает Апраксина, все достойные явления всегда начинались с одиноких людей. Когда начинается резонирование с истиной, то значит, надо продолжить. Результаты будут. Результаты есть. У АБ все это видно.

 

— Джеймс Мантет, СПб